Моран дивий. Книга вторая. Реноста. Анна Осьмак

красномордая дубинушка…

      – Зозуня, поди сыщи госпожу, – бросила Потата в угол.

      Девка встрепенулась от задумчивого ковыряния в носу, стукнулась лбом о косяк, неловко протиснулась в приоткрытую дверь и загрохотала в клети, напоровшись на пустые вёдра.

      Потата выразительно вздохнула.

      – Мы же со всем нашим радушием, госпожа, – она поджала губы, сложила руки на животе, под передником. – Приняли, значиться, сироту безродную, вырастили, выкормили. Мы б и оженили ея, да хто ж на таку позарится? Безродну да блажну?..

      Стремительно распахнутая дверь бухнулась об стену, загремел опрокинутый сотрясением ухват.

      – Доброго дня в добрый дом, – хмуро буркнул Межамир, появляясь на пороге. – Прости, хозяйка, за гостевание незваное. А токмо с сестрицей милой в разлуке день за год, тоска заедает. Позволь увесть ея из дома твого гостерадного, мать славного рода, Потата Вышатична.

      Во дворе я попыталась отнять у брата руку. Напрасные труды.

      – Чего вытворяешь, девка? – прошипел он мне в висок. – Почему никого не упредила об отлучке своей?

      – С чего бы?

      – С того, дурища, что не принадлежишь ты боле себе! Не ходишь боле где вздумается и когда вздумается!

      Мы свернули за угол, и Межамир разжал пальцы. Я скривилась, поглаживая помятое предплечье.

      – Али запамятовала уже, для чего на тебе плачея дубрежская? Для чего ты в Нырищах этих очутилась ныне с сопровождением, достойным перемского господаря?

      Брат перевёл дух, смиряя раздражение. Я подалась было к воротам, но он перехватил за локоть, остановил:

      – Рыся, – сказал проникновенно, почти ласково, – мало принять свою ношу, надобно осознать её. Неужто не разумеешь, что ныне собой являешь?

      Ох, не говори мне этого, братец. Прошу тебя, не говори вслух! Ведь сказанное слово крепче камня – пригвоздишь-припечатаешь, после уж не перекрутишь, по-иному не вывернешь. Пусть останется невысказанным – подозрением, догадкой. Пусть я буду льстить себя надеждами на видимость благообразия творящегося…

      – Аманат ты, Рыся, ныне. Аманат чаяний сулемских, надежд угрицких, тщеславия дубрежского. Многое ныне решается через тебя, нельзя в этой игре ошибок допускать.

      Он помолчал, глядя на макушку моей поникшей головы.

      – Мнишь, для красоты тебя кметями окружили? Думаешь, в этой игре все по одной стороне доски бирюльки расставили? Как бы не так. Есть те, кому не по вкусу происходящее. Кто совсем не жаждет мира. Кто не желает возрождения Угрицкого рода. Кто легко устраняет затыки в виде маленькой рыжей девки меткой стрелой в спину.

      – Не разжёвывай мне словно младенцу неразумному, – сказала я. Голос дрогнул. Вскинула глаза на брата. Он смотрел в сторону, сквозь бродящего по двору кочета, с деловитым видом роющего влажную землю мосластыми чешуйчатыми ногами. Во взгляде княжича была тоска. Мне стало жаль его – здоровенного, сурового, родного…

      – Стрела может прилететь из любого куста. Поэтому