Жизнь и смерть Дмитрия Солунского. Валентина Зайцева

за ним через густые кусты, которые открывались на пустое поле.

      «Что мы здесь делаем?» – спросил я его, когда он присел на землю и начал распаковывать свою сумку.

      Он посмотрел на меня и закатил глаза. «Мы будем красить друг другу ногти и говорить обо всех симпатичных мальчиках в школе», – издевается он. «Какого хрена, по-твоему, мы здесь делаем?»

      Присев рядом с ним, я наблюдал, как он вытаскивает пули разных размеров и заряжает разные обоймы. Он разговаривал со мной, как с равным. Он подробно объяснил мне механику каждого оружия, включая автомат Калашникова. На тот момент, я не задавался вопросами, откуда у него столько оружия и что он ими делал.

      После того, как он показал мне, как заряжать и разряжать оружие и как с ним безопасно обращаться, он расставил несколько мишеней по всему полю.

      «Что дальше?» – спросил я его, когда он подошел ко мне и протянул винтовку.

      «Ты будешь стрелять», – ответил он, приподняв приклад винтовки к плечу и заглянув в прицел. «Ты целишься в прицел и во что хочешь попасть», – он замолчал, направив ствол на одну из мишеней и быстро нажал на курок. «А потом стреляешь.»

      Прищурившись, я пристально посмотрел, увидев дыру в центре мишени. Я оглянулся на него и увидел, что он улыбается мне.

      «Давай сделаем из тебя мужчину», – продолжал он улыбаться. «Теперь твоя очередь.»

      Мы провели остаток дня вместе на нашем импровизированном стрельбище. Впервые, он обращался со мной так, будто я не был ничтожеством, и вел себя так, как, я думаю, большинство отцов ведут себя со своими сыновьями.

      Это был лучший день, который мы когда-либо провели вместе. Это было единственное хорошее воспоминание, которое у меня было с отцом.

      Если бы мы знали тогда, к чему все приведет… возможно, он бы никогда не дал мне в руки оружие.

      ГЛАВА ПЯТАЯ

      1996 год

      Я провожу руками по лицу, пытаясь оттолкнуть нежелательные чувства, которые поглощают меня, когда я вспоминаю о прошлом. Хорошие дни с моими родителями были немногочисленными и редкими, но мысли об этих хороших днях только усиливают чувство вины.

      Конечно, они не были лучшими родителями, когда я рос, но в конце концов, они были моими родителями, моей кровью. Они привели меня в этот мир, дали мне жизнь, но я, черт возьми, точно не мог позволить им забрать меня из него.

      Кто-то должен был предвидеть это, должны были быть предупредительные знаки, но никто и никогда не говорил об этом. Всякий раз, когда происходят плохие вещи, люди быстро указывают пальцем и возлагают вину на все и вся, кроме себя. Никто, никогда, не хочет брать на себя ответственность за какую-либо роль, которую они, возможно, сыграли.

      Самосохранение.

      Я знал, что я сделал, и я знал, что-то, что я сделал, было неправильно. Вот почему у меня не было проблем признаться во всем, я признал свою вину, я признал, что был неправ, я признал свою неосмотрительность.

      Я взял вину на себя.

      Я взял на себя падение.

      Я сдался, отдал свое самосохранение и принял последствия своих