Лессе Пассе. Или Записки иммигранта. Андрей Свистунов

достигло своего апогея. Где все всё понимали, но никто ничего не мог уже больше поделать. Не следить за происходящим не было никакой возможности, ХХ Х ХХХХХХХХХХХ Х ХХХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХХХХХХХХХ ХХХХ ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХ ХХХ ХХ ХХХХ ХХХ.

      Потом… Это было уже далеко после, но почему-то вспомнилось именно теперь, а, если, так, то пусть хоть и не по праву – останется здесь. Потом пришла волна каких-то нелепых, и не к месту, хоть и совершенно искренних извинений с одной стороны. Но схлынув эта волна обнажала горький оскал, не терпящих возражений, обид и непонимания с другой, затем всё это повторялось снова и снова, как после шторма, выбрасывая на берег грязь, водоросли и раздувшиеся тела потерпевших крушение. И так продолжалось вновь и вновь, по восходящей, пока не начинало обесцениваться и запоздалые извинения, и неминуемо зарубцевавшаяся горечь непрощения.

      Кто-то выходил с нарисованным наспех плакатом ХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХХХХХХХХ ХХ ХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХ. Их тотчас уводили куда-то, и они пропадали Х ХХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХ, как куски сахара в бездонном стакане вечно не выспавшегося проводника.

      Одна очень интеллигентно и робко выглядевшая пожилая художница выносила на улицу свои картины, на которых голуби и оливковые ветви и так уже… ХХХХХХХХХ ХХ ХХХХ ХХХХ, Х ХХХ ХХХ Х ХХХХХ…. ХХХХХ, ХХХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ ХХХХХХХ ХХХ ХХХХХ ХХХХ Х ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХХ. ХХХХХХХ ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХ ХХХХХ.

      То, что пытались сделать эти люди, было неимоверно трогательно. Но… и не более того. Это был абсолютный максимум и этого города, и этой части хранимой по чьему-то явному недосмотру вселенной. Всем хотелось, чтобы все это уже поскорее закончилось, чтобы что-то случилось, что-то хорошее, что-то, что могло бы остановить этот вал Знаков. Случалось… Но случалась почему-то только одна какая-то хрень…

      Шло время, и привычка жить ожидаемо брала верх – приходилось начинать улыбаться, продолжать любить и пытаться как-то заработать на оба эти развлечения. Невозможно было постоянно носить на своем челе скорбь всего угнетенного тысячелетиями еврейского народа и, многозначительно насупив брови, встречаться пылающим взглядом с таким же скорбящим. Переживания, сочувствие и внутренняя неспособность мириться с несправедливостью остались, но переместились куда-то вглубь, под очень гибкие сегменты позвоночника, подальше от продолжавшей набирать обороты повседневности. И уже нельзя было определить точно, заглядывая собеседнику в глаза или даже разговаривая с ним, с кем он или против кого… такой же он воин духа, как ты, или…

      Классика жанра:

      – Не все так однозначно…

      – Наша правда врагу глаза колет…

      И тут уже вступает внутренний диалог про Мы и Они.

      ХХХХ

      – ХХХХ ХХХХХХХХХ, —

      ХХ:

      – ХХ ХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХ.

      Х ХХ,