Избранные сочинения в пяти томах. Том 4. Григорий Канович

и потащила к дивану. – Он… он, – мама с трудом подыскивала русские слова, – кашляет с кровью. Ой, а клог цу мир ун цу але майне йорн![5]

      Анна Пантелеймоновна уставилась на пятна, наморщила лоб и сказала:

      – Твоя правда, Женечка… с кровью. Я поговорю с председателем. Может быть, в Джувалинск в ближайшие дни какая-нибудь подвода пойдет или, на наше счастье, машина. Вода из Кызы-су – это хорошо, и мумие, которое не из жалости, конечно, а чтобы своего звереныша выгородить, принес этот пройдоха Бахыт, это тоже неплохо, но лучше все-таки больница. Авось удастся часть груза снять и взамен подсадить тебя и Гришу. Попробую убедить Нурсултана. Он – бай и самодур, но самодур отходчивый, с душой… Глядишь, и выручит нас… Правильно, Женечка, я думаю?

      Мама только заохала.

      – Поохала бы и я с тобой, да работа ждет… ведь я еще и партейный секретарь… Ты о такой должности, небось, и слыхом не слыхала… ну и ладно… Если узнаю чего хорошего, сразу посланника пришлю… Арона Ициковича.

      И вышла.

      Пополудни с благой, как он сказал, вестью, явился Гринблат.

      – Годовой отчет, слава богу, составили и отправили куда следует, можно сейчас немножко и дух перевести.

      Мама насупилась. Начал бы не с годового отчета, а с благой вести. За что, за что, а за годовой отчет мама не беспокоилась. В нем, конечно, и намека нет ни на гниющие под дождем колоски, ни на нагайку Кайербека, ни на кровохарканье…

      Гринблат сел за стол, вынул носовой платок, снял ермолку, вытер золотник лысины.

      – Госпожа Харина просила передать, что в конце этой недели в Джувалинск отправится подвода с новобранцами. Председатель Нурсултан вроде бы договорился с военным начальством насчет вашего Гиршеле. Его с ними переправят в больницу.

      Долгое и недружелюбное молчание мамы удивило и покоробило Гринблата:

      – Вы что, не рады?

      Мама смотрела на него исподлобья, стараясь усмирить взбунтовавшиеся ноздри, и нервно – в который раз – зачесывала ладонью свои смоляные, с проседью, волосы.

      – Переправят Гиршеле? – тихо переспросила она.

      – Да.

      – Только Гиршеле?

      – Насчет вас госпожа Харина ничего не говорила. – Арон Ицикович снова полез в карман, извлек оттуда носовой платок и, волнуясь, снова принялся натирать свой золотник на макушке. – Если я правильно понял, – смягчился он, – все еще будет зависеть от того, сколько молодых людей повезут на убой.

      – На убой?

      – Война, уважаемая, не свадьба… – сочувственно вздохнул Гринблат и, спохватившись, не перешагнул ли он дозволенную черту, тут же попытался переломить разговор и вернуться к порученной ему Анной Пантелеймоновной роли доброго вестника и вспоминателя прошлой – хорошей – жизни в Литве. – Простите за любопытство, отделения каких банков были в вашем местечке… кажется, в Йонаве?

      Вопрос Арона Ициковича отклика у мамы не вызвал.

      – Земельного? Народного Еврейского?

      Арон Ицикович опасался говорить о бойне, о болезнях, но не знал, чем занять маму,

5

Горе мне! Проклята я на все мои годы! (идиш).