Дым. Ламед Шапиро

на радость!» Что ж, в этом она была совершенно права.

      Только вот на второй день случилось несчастье. С самого утра по небу к нам приближалась туча; она тяжело и низко висела над суккой, словно бы хотела рухнуть прямо на неё и раздавить. Ветер качал крылья, они тихо и жалобно скрипели. Все в доме ходили пригорюнившись. Отец хмуро и беспокойно поглядывал в окно и качал головой.

      И всё равно в полдень все мы собрались обедать в сукке, мы ещё на что-то надеялись. Но спустя некоторое время над крышей зашумело; словно какое-то маленькое лёгкое существо пробежало по схаху… Все подняли глаза наверх – а затем, притихнув, снова уставились в свои тарелки. Ели торопливо, в тишине; минуту спустя кто-то уже вытирал салфеткой лоб. Внезапно что-то маленькое и блестящее сорвалось с высоты и плюхнулось прямо в миску. Потом – ещё одно, потом ещё. Папа поднялся с места.

      – Бесполезно… Мойше, опусти крылья!

      Мой брат поднялся и отвязал верёвку, которая тянулась вниз с потолочной балки. Что-то заскрипело и упало там, наверху, прямо над нашими головами. Как будто перерубили что-то.

      Серые мягкие тени тихо прокрались непонятно откуда, протянулись, раздулись и заполнили всё пространство сукки. Белоснежные скатерти, серебряные подсвечники – всё, чем был украшен стол, выглядело каким-то чужим и странным, как новенькая серебряная атора[6] на старом грязном талесе[7]. Из-под скатерти ядовитой насмешкой выглянул край бочонка с квашеной капустой, словно коварный раб, смотрящий исподлобья на своего благородного господина…

      В спешке и растерянности, не глядя друг на друга, мы покидали нашу сукку…

      И она снова стала чуланом.

Варшава, 1903

      Гость

      Поддерживая подол потрёпанного платья, широкими шагами и с горящим лицом, Сора-Хана торопливо шла по грязной улице от своей лавки в сторону дома. Седые волосы выбились из-под платка, от слабого ветра глаза слезились, целые потоки воды и грязи поднимались из-под рваных башмаков, что давно уже просили каши, – грязь забрызгала одежду, но женщина ничего не слышала и не чувствовала; она шла дальше и дальше, с лёгкостью переставляя ноги и отворачиваясь от ветра.

      – Сора-Хана! Сора-Хана! – крикнула лавочница. В руках она держала горшок с углями[8]. – Куда торопитесь?

      – Сын приехал! – ответила Сора-Хана со смущённой улыбкой и побежала дальше.

      – Чтоб вы были мне здоровы, Сора-Хана! – крикнула ей вслед Броха, хозяйка мясной лавки. – Что с вами? Куда вы так спешите?

      – Гость у меня… – на этот раз с гордостью ответила Сора-Хана, пробегая мимо. – Сын.

      – К Соре-Хане сын приехал! Доктор! Окончил учиться, стало быть…

      Каждая встреченная знакомая передавала новость соседке, и слух быстро бежал по улице, даже быстрее самой Соры-Ханы.

      – Сора-Хана! К вам сын приехал! – выбежала к ней какая-то девушка.

      – С дорогим гостем вас! Когда он прибыл? Только с поезда? – жена Хаима, свата Соры-Ханы, попыталась её остановить.

      Сора-Хана

6

Атора – ворот талеса.

7

Талес – молитвенное покрывало, накидываемое на голову женатыми мужчинами во время утренней молитвы и некоторых праздников. К углам талеса в соответствии с заповедью пришиты четыре кисти, называемые цицес.

8

В холодное время года лавочницы, торгующие на улице с лотка, ставили под сиденье горшок с углями.