Дым. Ламед Шапиро

возвращать обратно. Оба родителя довольно давно отошли в мир иной.

      Потому Арел считался более «родовитым», чем Ицл, и уже в печёнках у того сидел. Ицл колотил его безо всякой жалости, да так, что Арел всякий раз ныл, обещая, что больше не будет, но стоило ему вырываться из рук противника, он, недолго думая, принимался за старое.

      И вот сейчас у Ицла появилась возможность отомстить своему давнему врагу. Внутрь пускать его он не собирался.

      – Прямо там спать и ложись! – злорадно крикнул он. – Задубей там от холода, будешь знать!

      – Ицл, послушай! Пусти меня! У меня уже пальцы от холода не двигаются, – канючит Арел.

      – Пускай тебя твой папаша приютит, ясно? Иди к нему и кричи: «Подкидыш!», ага?

      – Нет, клянусь: больше никогда!

      – Больше никогда? Это сейчас ты говоришь: «Больше никогда», а потом снова будешь орать «Подкидыш!»? Ну уж нет, я тебя проучу!

      Арел рыдает во весь голос.

      Тогда Ицл говорит ему, что пустит его внутрь через четверть часа: если хочет – пусть дожидается, а не хочет – пусть идёт на все четыре стороны. Выбора у Арела не остаётся, приходится ждать.

      Четверть часа прошло, Арел просится: «Ну, открой уже!», а Ицл хохочет и отвечает, что, если Арелу так уж хочется внутрь, пускай он поскулит под дверью, как собака, – а впрочем, он всё равно его внутрь не пустит.

      А потом, когда Арел, всхлипывая, собирается уже уходить, Ицл подбегает к двери, открывает её и сердито кричит:

      – Ладно, заходи. Давай!.. Но если я ещё раз услышу от тебя: «Подкидыш»…

      Зарёванный Арел бежит к печке, садится поближе к огню, и его лицо расплывается от удовольствия.

      Из-за всего происходящего Ицл совсем забыл про картофелины. Только сейчас он вытащил их – они почти сгорели, но нет, всё-таки не полностью. Ицл любил подгоревшие шкурки даже сильнее, чем саму картошку.

      При взгляде на картофелины в глазах Арела, словно у голодного зверя, загорается дикий огонёк, но просить он боится. Ицла раздражает его голодный взгляд. Не глядя на Арела, он вытаскивает картофелины – кроме одной, полностью сгоревшей, – раскладывает их на лавке, берёт с печки ржавую жестяную кружку с солью, которая обычно там стоит. Принимается за еду.

      Запах печёных картофелин достигает носа Арела, врывается в ноздри, достигает желудка, рот наполняется слюной. Выдержать такое невозможно.

      – И мне тоже дай. – Он протягивает руку.

      В его глазах загорается недобрый огонь.

      Ицлу неохота угощать, но кусок уже в горло не лезет, и его даже радует, что теперь он может спокойно поделиться с Арелом.

      – На, только осторожно. Ишь, прямо в рот заглядывает… Свинья, одно слово!

      Арел хватает две протянутые Ицлом картофелины, ломает их и запихивает в рот. Обжигается, перебрасывает языком куски во рту то за одну щёку, то за другую, жуёт с придыханием: «Хам-хам-хам!»

      Поминальная свечка тускло освещает двух мальчишек, поглощающих свои яства. По синагоге растекается аппетитный запах.

      Через час над синагогой