Идиот. Федор Достоевский

объяснить, потому что во многом не давал себе отчета. Частые припадки его болезни сделали из него совсем почти идиота (князь так и сказал «идиота»). Он рассказал наконец, что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма и от сумасшествия, при этом обучает и берется вообще за духовное развитие; что Павлищев отправил его к нему в Швейцарию лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; что Шнейдер держал и долечивал его еще года два; что он его не вылечил, но очень много помог, и что, наконец, по его собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию.

      Генерал очень удивился.

      – И у вас в России никого, решительно никого? – спросил он.

      – Теперь никого, но я надеюсь… притом я получил письмо…

      Идиот (от др.-греч.) – человек, живущий отчужденно от общества; глуповатый («несведущий») человек; страдающий умственной отсталостью (в медицинском смысле). Все оттенки значения этого слова применены к главному герою романа, который был задуман писателем как «положительно прекрасный человек».

      Современные достоевисты считают, что у профессора Шнейдера был прототип – известный швейцарский врач-педагог, психиатр Иоганн Якоб Гуггенбюль. Одним из первых он применял гуманные методы лечения умственно отсталых детей и добивался хороших результатов. Этот подход кардинально отличался от традиционного в то время помещения эпилептиков в дома умалишенных.

      – По крайней мере, – перебил генерал, не расслышав о письме, – вы чему-нибудь обучались, и ваша болезнь не помешает вам занять какое-нибудь, например, нетрудное место, в какой-нибудь службе?

      – О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень много русских книг удалось прочесть.

      – Русских книг? Стало быть, грамоту знаете и писать без ошибок можете?

      – О, очень могу.

      – Прекрасно-с; а почерк?

      – А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас напишу что-нибудь для пробы, – с жаром сказал князь.

      – Сделайте одолжение. И это даже надо… И люблю я эту вашу готовность, князь, вы очень, право, милы.

      – У вас же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага… И какой славный у вас кабинет! Вот этот пейзаж я знаю; это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал, и я уверен, что это место я видел: это в кантоне Ури…

      – Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? – обратился