Мои драгоценные дни. Татьяна Кузовлева

признаться, сберечь

      Не сумела шинели —

      На пальто перешили

      Служивую мне:

      Было трудное время…

      К тому же хотели

      Мы скорее

      Забыть о войне.

      Я пальто из шинели

      Давно износила,

      Подарила я дочке

      С пилотки звезду,

      Но коль сердце мое

      Тебе нужно, Россия,

      Ты возьми его,

      Как в сорок первом году!

      Теперь, перечитывая это и другие известные её стихотворения, заново для себя отмечаешь: как точно передают они настроение тех лет и того поколения, какие реальные детали и образы несут в себе, какую правдивую, не приукрашенную летопись событий, начатую чуткой к поэтическому слову школьницей и продолженную рано повзрослевшей молодой женщиной, представляют читателю… Это было свойственно поэтам фронтового поколения, среди которых Юля – единственная женщина – занимала особое место.

      Иногда мне кажется, что время может идти вспять и что стихи – это письма, которые провидчески пишутся из прошлого в будущее. В светловской «Рабфаковке» есть строки, словно бы написанные о Юлином поколении: «Наши девушки, ремешком / Подпоясывая шинели, / С песней падали под ножом, / На высоких кострах горели…».

      Фронтовики всегда нежно называли её Юленькой – и при встрече, и заглазно. Кое-кто вспоминал, как после войны видел в метро поднимающихся на эскалаторе Юлю и её мужа, тоже фронтовика, поэта Николая Старшинова – красивых и влюблённых, неотрывно смотревших друг на друга.

      Это было для них обоих почти нищенское время. У Коли открылся туберкулез, он начал серьезно выпивать, родилась Леночка, Юля выкручивалась, как могла, выменивая то буханку хлеба, то паек на кружку молока для дочери. Иногда семье помогал продуктами последний Юлин комбат – их было несколько в её военной биографии, и о каждом она сохранила добрую память, объединив их в стихах общим, писавшимся с большой буквы именем – Комбат.

      Словом, в Литинституте, куда пришла ещё в 44-м, она бывала не часто. Да и дома отношения с мужем становились всё напряженнее. Юлю многое обижало, многое было ей просто не по силам, и она об этом говорила. А тут ещё – поделилась как-то Юля тайными угрызениями во время одной из наших прогулок в Пахре после смерти Каплера, – на неё стал недвусмысленно поглядывать и даже предпринимать не совсем приличные попытки сближения руководитель её поэтического семинара Павел Григорьевич Антокольский. Получив отпор, он начал на занятиях всячески третировать Юлю, намекая, что она может вылететь из вуза в любую минуту.

      И вот тогда произошло то, о чём она с опозданием сожалела и чего стыдилась. Забежав после долгого отсутствия в институт, она столкнулась с кем-то из ректората, ей объявили, что она, кандидат на лишение стипендии и отчисление, должна выступить немедленно на собрании, клеймящем «безродных космополитов». Лишь в этом случае выдадут стипендию и оставят в институте. Дома ждали больной муж,