На солнце и в тени. Марк Хелприн

в таких вещах.

      – А какие еще есть тайны?

      – Откуда я знаю? – сказал Корнелл. – Это какие-то новые типы. Я платил сборщикам Готлиба, вот и все. Их я знал. Привык к ним. Хотите – верьте, хотите – нет, но те были нормальными. А вот нынешние готовы пощелкать кнутом.

      – Что они сказали?

      – Они не стали со мной говорить.

      – Почему?

      – Да ладно, Гарри!

      – Вы сказали им, что вы владелец?

      – Сказал.

      – А они?

      – Рассмеялись. Я мог бы показать им документы, но они все равно бы смеялись. Они вернутся, хотят увидеть белого.

      – Какой в этом толк?

      – Кто знает, чего они хотят? Война окончилась, все ожидают роста инфляции. Что-то должно измениться.

      – Как обходился с ними мой отец?

      – Твой отец был крутым.

      – Ну да.

      – Лучшего переговорщика я не видывал.

      – Что он делал?

      – Платил им, сколько они запрашивали.

      – Они ведь не природная стихия, – сказал Гарри.

      Корнелл вытянул шею, чтобы посмотреть на часы у дальнего конца прилавка. С запрокинутой вот так головой он слегка походил на черепаху.

      – Беда в том, что они могут взять что угодно. Им наплевать. И заявились-то как раз не вовремя. Справишься ты с этим? Боишься?

      – Немного. Что странно, всего неделю или десять дней назад я бы не испугался.

      – Это из-за девушки?

      – Да.

      Чары молодой женщины естественны, нескончаемы и не требуют усилий. Легкие и изобильные, они преодолевают пропасть безмолвия и наполняют память, пока та не озарится ими, как в сновидении. Из-за Кэтрин Гарри почти не мог думать о визитерах, которых ожидал. Помимо пустых пальто, движущихся, как куклы на палочках, их образ оставался в его сознании размытым, но даже если бы он представлял их себе совершенно точно и в полной мере осознавал исходящую от них угрозу, это не затмило бы его постоянного воспоминания о ней, такого полнокровного, словно она была рядом. Он мог лишиться равновесия на лестнице, а то и руки в каком-нибудь станке. Он ходил так, словно был слегка опьянен то ли вином, то ли каким-то наркотиком, всецело занятый мыслями о ней, в которых различал и воспроизводил короткие отрезки движения, звука, речи и запаха. Он не знал, сколько минут провел стоя на стремянке на колесиках, на последней ступеньке которой были уложены коробки, в мельчайших подробностях вспоминая два поцелуя, каждое сказанное ею слово и то, как она их произносила, каждое ее движение, ее лицо, одежду, духи и браслет на запястье. Этот браслет представлял собой полоску витого золота, к которой крепились три крошечные золотые печатки. Одна была вырезана в виде льва, другая – какой-то птицы, а третья – человечка, и каждая служила основой для плоского камня – рубина, сапфира и изумруда – для отпечатывания в воске. Работа была такой тонкой, что он, даже не думая, что она сможет на это ответить, на всякий случай спросил у нее, кому принадлежали эти печатки раньше.

      «Красная – герцогу де Ларошфуко, – сказала она, – зеленая – королеве Анне, а голубая – кому-то из Медичи, забыла, кому именно. Их происхождение не вполне достоверно. Они у меня давно, с тех пор, когда я была маленькой». –