Без сомнений. Фофан Тюльпан

Узнаем мы друг друга, брат,

       хотя ты мне совсем не рад…

      Терзаемый вырвавшимися из-под его власти холопами Климент неожиданно вспомнил, что многие столетия назад ему позволило изменить судьбу, отказаться от любимых отца и матери и ступить на длинную тропу к превосходству повелителя волшебного эфира. Воля к победе пробилась сквозь оплывшее от привычной безнаказанности чувство уверенности в себе. И подарила возможность спасения. Без чар, только силой духа погибающий простроил портал душ в стигмат посоха, что служил волшебнику веками сверхпрочной тюрьмой для попранных врагов. И послал внутреннее естество в зеленоватую темноту кристалла.

      «Пленение лучше, чем нихи́ль»¹, – здраво рассудил колдун. Атрибут его минувшего могущества приберут чьи-то жадные до чужого руки. «Из Академии! Прокля́тые аборигены!» – возмущение толчками билось о благоразумие. Придётся отрабатывать мерзкие приказы. Делиться нажитыми за множество лет заклинаниями. Но надеясь на чудо освобождения, он останется собой.

      Неудачно. В заточение Климент попал. Но не туда, куда полагал. Душа сокрушённого проникла в стигмат, но что-то потащило сильнее. Сила притяжения оказалась столь высока, что пытающийся втянуть развоплощённого чародея магический накопитель не выдержал. Сферический камень раскололся пополам и выпустил находившихся внутри узников на внезапно наступившую волю. Накопленный гавва́х воскурил вверх и расплескался во все стороны. Колдун же очутился, где его не первый год угрюмо терпеливо поджидали…

      Внезапно Трофим очнулся, раскрыл глаза. Мохнатая еловая ветка ударила прямо в правое око – удивительно: боли он не ощутил. Впереди маячила знакомая фигура – похоже, Тимофей. Присмотрелся. Одежда на спине порвана. Из прорехи вылезает белая кость лопатки с ошмётками жил. Кровь из ран не течёт: засохла. Пропитала свисающие со спины лоскуты шерстяной ткани. Голова односельчанина неестественно свисает вбок. Трофима передёрнуло – друга изрядно потрепало. Попытка окликнуть ватажника провалилась – раздался непонятный, неразборчивый клёкот. Звук шёл не изо рта, а ниже – из шеи. Идущий Тимофей даже не обернулся.

      Трофим стал оглядывать и ощупывать себя. Руки и ноги вроде на месте. «Что с горлом?» – провёл ладонью: рассечение от левой ключицы до правого уха. Армяк в запёкшейся крови и множественных разрывах. Мужчина недоумевал, почему с такой раной он жив и бодро шагает, как в полном здравии. Сосредоточился, закрыл глаза и попытался связаться со своими в нави.² Легче прочих у него получалось пригласить внутрь себя упокоившуюся прошлой осенью матушку. Но нет – только темнота в глазах и пустота на сердце. А теперь разбойничий атаман испугался. Его не страшили ни лишения, ни боль, ни собственная смерть. Но шанс потерять связь с родом приводила храброго воина в ужас.

      Неужели из жизни исчезнет накрывающее волнами спокойствия ощущение тепла, когда душа близкого человека вливается внутрь, дарит заботу и понимание. А что будет с его детьми? А с их? Тоже не дозовутся до Трофима