Без сомнений. Фофан Тюльпан

и. Что глубоко огорчало. Но изредка выпадающая удача дивной пьянящей песней счастья навечно укоренялась в памяти.

      Жажда к поглощению заставляла ясно ощущать колебания в мире мёртвых. Чутко воспринимающий, как мелодичную трель добы́чу хищник разделял её по высоте основного тона: чем ниже, тем весомей звучащий. Прошлый опыт предостерегал: не всё найденное – еда. Неожиданно пища способна оказаться охотником. Басовые ноты грозно намекали: встречный и сам не против перекусить. Но и тонюсенький писк – не дарил полной уверенности и спокойствия в увлекательном странствии за новой усладой.

      Крайнюю опаску плотоядный гурман видел в свидании с тенётами прочносвязанных слабеньких поодиночке «тварей». Ре́те, так именовал агрессивные гроздья «скромный» любитель поесть. Зевнёшь вблизи, сообща накинутся и плотно оплетут собою. Стянут, как сетью: не вырваться. И… Свободно могут с лёгкостью разодрать сладострастного обжору на бесконечное множество малюсеньких «оглое́диков». Пищала эта жуткая банда едва грубее «планктона». Обманом зазывала к себе. Воспоминание коварства подобных рандеву ввергала хищника в трепет.

      ***

      1. междумирье – четырёхмерная вселенная; изменённое автором понятие (далее «ИАП»)

      Глава 1. Дурак

       Победа – вот она, уже совсем близка́!

       Но исстари управы нет на дурака…

      Ветер обдувал зелёную листву величавых деревьев. Мягко шелестели белобокие берёзы. Молча стояли ветвистые дубы, поскрипывали стройные тополя. Рядом с костром сидело трое зрелых мужчин и тихо беседовали. Одежда выдавала в них людей простого сословия: лапти, кушаки, армяки. Но наличие за поясами тесаков и стоя́щие около могучего вяза луки говорили: это не уставшие после рабочего дня, мирные крестьяне. Поо́даль метрах в пяти игрался юноша лет пятнадцати. Он из жёрдочек складывал шалашик, а затем резко наступал на созданную конструкцию и ломал, после чего громко глуповато хихикал. Один из мужчин, внешне главный, шикал на него, а остальные молча опускали очи.

      Трофим, так звали вожака, сквозь пальцы смотрел на шалости сына, простительные для несмышлёныша, но не вытянувшегося с отца «готового жениха» с наметившимся над губой светловатым пушком. Слушал неторопливые рассказы ватажников, думал о своём. Вспоминал тёплые руки, жаркое дыханье и мягкую кожу жены Дарьи, голубые сероватые глаза младшей дочери Лели, да и прочих домашних, и строил планы на то время, когда он увидит их вновь.

      Станица находилась под гнётом¹: обязались платить трибьют звонкой монетой. Одни продают нажитое в городах на ярмарках, другие личный труд или того хуже: собственных жён. Но гордые общинники Трофима не таковы: повелели на сходе собрать ватагу и снарядиться в соседнее герцогство на разбой. Благо, что здешний господин – ротозей: не следит за порядком ни на дорогах, ни в деревнях и сёлах, патрули по трактам не хаживают, крестьян после праздников прилюдно не порют – раздолье для ватажников.

      Мысли раскрывались веером: раскладывали перед командиром-простолюдином суть вещей. Никто их из местных не знает: не покажет страже, где живут семьи разбойников. А отловят кого, то и тогда есть защита. Не отказались они от предков, как многие. Оберегает род собственных детей: не сможет пойманный выдержать пытку невыносимую – так заберёт к себе измаявшегося, прервёт мучения. А господские палачи над безмолвным трупом пусть измываются, молодецкой кровью рожи в служивом раже пачкают – кукиш им, а не признание.

      Скучно среди упокоенных: не разойтись удали, не применить ум и хитрости, не заняться с жёнушкой ласками. Зато и враги на земельке останутся: вокруг милые и любящие, а посудачить о чём – найдётся. Всё неплохо, одна беда: Ерёмку пришлось брать с собой – неслух. Ни к матери, ни к старшим нет уважения, а умом слаб: недоглядишь – враз вляпается. Сам пострадает и неприятности родным доставит. Ничего, среди ребят крепких пообтешется – поумнеет…

      Голос филина прорезал суету лесной глуши. Мужики у костра встрепенулись – условный сигнал дозорного Матвея сообщил: путник, богато одетый, один. Разбойничий атаман без спешки поднялся и пронзительным криком сойки скрытно объявил общий сбор. К костру потянулись остальные ватажники: собрало́сь свыше десятка. Деловитые поручения Трофима прервала просьба сына: «Папа, я тоже пойду». «Нет», – строго отрезал отец. «Ну, пожалуйста!», – умоляющие глаза Ерёмки заставили главаря призадуматься. «Всего один», – мысленно прикинул возможные осложнения разбойничающий не первый год крестьянин и согласился. Натянув свежую тетиву, передал сыну свой боевой лук: «Пойдёшь попозже. Как все выдвинутся, ты посчитаешь до ста, три раза, а после тронешься за нами».

      Вечерело. Игривый ветер качал в вышине кроны деревьев, шуршали в траве неутомимые полёвки, изредка слышалось озорное попискивание дрозда или настойчивый стук дятла. Вдоль по тракту размашисто шёл опиравшийся на посох путник в светлой запылённой тоге, без головного убора, пешком и без сопровождения. Один в глухом лесу: такая беспечность выглядела странновато. На целеустремлённом лице блуждала задумчивая улыбка. Седая полностью белая борода свисала до пояса. На груди под ней прятался большой круглый