Дети разлуки. Васкен Берберян

вокруг, спрашивая себя, что он там делает.

      Пару лет назад к нему подошли у выхода из фабрики. «Вместе мы победим, – сказали ему тогда, словно пароль. И добавили: – Ты больше не будешь один, вместе мы преодолеем все трудности и будем бороться за право на труд». Слишком много красивых обещаний, много убедительных слов. И он пожертвовал часть своего ценного времени, чтобы участвовать в собраниях, ходить на манифестации и митинги, ничего не прося взамен. Чаще всего он садился в уголок и молча слушал рассказы о том, как изменится мир. Он слышал разговоры на прекрасные темы, о справедливости и равенстве, и замечал, что, в сущности, эти разговоры не сильно отличались от того, что всегда говорил ему Торос-ага. Но сегодня, стоя в этой орущей грубой и вульгарной толпе, он понял, что это была всего лишь болтовня и никакой конкретной помощи ждать не приходилось. Он не понимал, зачем эти лозунги, эти крепкие слова, эти оскорбления, летающие в воздухе.

      Он должен был просто кормить семью и хотел знать, как теперь ему это делать…

      – Извините! – закричал он, впервые возмутившись. – Я думал, что вы меня защитите. Другие рабочие, которых уволили, – пожилые, у них уже большие дети. Мне всего лишь двадцать восемь лет! – пожаловался он.

      – Хозяева – звери! – закричал рядом с ним толстопузый тип с пожелтевшей от курения бородой. И тут же целый хор голосов присоединился к нему, клеймя и обзывая владельцев и управляющих фабрики. Впрочем, в такое время они могли это делать без опаски: в три часа утра начальство спокойно спало у себя дома.

      Когда голоса утихли, глубоко опечаленный Сероп взял свой мешок, висевший на спинке стула, перекинул его через плечо и, извинившись перед соседями, стал пробираться к выходу.

      – Куда ты идешь, товарищ? – окликнул его профсоюзный деятель, когда он был уже у двери.

      – Мне нужна работа, господин Капетанаки, – ответил он, обернувшись, – а все остальное – что справедливо, а что нет – я и так знаю.

      Он пошел к морю по дороге, освещенной серебряным светом полной луны.

      Прошел мимо старинных оливковых садов с уродливо скрученными деревьями, так сильно склонившимися к земле, что казалось, будто они лежат. В стволе одного дерева он заметил дупло, похожее на улыбающуюся маску сатира.

      Под веткой, полной олив, он остановился, сорвал две и положил в рот. Они были еще не очень приятные на вкус.

      «Земля и солнце», – подумал он, пытаясь определить привкус неспелых оливок.

      Он подержал косточки во рту, время от времени трогая их языком, и пошел дальше, обойдя огород с помидорами и баклажанами, а потом поля инжира, миндаля и апельсинов.

      – Бог велик, и дары Его неиссякаемы, – сказал он, осеняя себя крестным знамением. Затем он поднял голову и поверх крон деревьев увидел купола церкви Святого Андрея, сверкавшие под лунным светом.

      Эту церковь, настоящую жемчужину города, самую красивую и богато украшенную, вторую по красоте после Святой Софии в Константинополе, Сероп хорошо знал. Он часто