Сицкари. Гала Артанже

серебристым сиянием. Это было знаком того, что Древо приняло их дар. Старейшина коснулась ствола дуба, и все собравшиеся преклонили колени.

      Наступила очередь мужчин подойти к священному дереву. В руках самого опытного резца поблёскивал нож-косарь, особый инструмент сицкарских мастеров с характерной изогнутой рукоятью из морёного дуба, отполированной прикосновениями многих поколений. Он первым коснулся шершавой коры, выбирая место для нового символа среди бесконечной вязи узоров, опоясывающих ствол спиральной летописью. Здесь, на живой коре, хранилась вся история их народа – каждый знак говорил о жизни сицкарей на этой земле. Вот здесь, чуть выше, виднелся особый символ – три переплетённых круга, вырезанных дедом нынешней старейшины Авдотьи. Тот знак появился в год, когда сицкари впервые устроили большую ярмарку на берегу Сити, куда съехались мастера от самого Рыбного (Рыбинск в наши времена) до Весьегонска карелов, и слава о сицкарских резчиках и плотниках разнеслась по всей округе.

      Мастер примерился и начал резьбу медленно, вдумчиво, как учили его отец и дед. За его спиной мужчины помоложе передавали друг другу особые резцы с узорными насечками на рукоятях – знаками принадлежности к разным семьям мастеров. Каждый готовился дополнить основной символ года своей меткой: кто-то отметил садьбу, кто-то – рождение первенца, кто-то – постройку нового дома, а кто-то – окончание обучения у мастера и право носить собственное клеймо. Так продолжалась вечная резьба, связывающая семьи и поколения, где каждый виток спирали рассказывал новую главу жизни сицкарского народа на берегах древней реки.

      После завершения ритуала мужчины и женщины объединились в один круг, и начиналась песня благодарности. Их голоса звучали в унисон, как эхо природы, впитываясь в окружающий лес.

      Для сицкарей этот ритуал был не просто обрядом, а клятвой, данной природе, их способом общения с теми, кто когда-то жил до них, и с теми, кто ещё придёт. В эту ночь они чувствовали себя частью чего-то большого, древнего и вечного.

      Их особый язык при обрядах, «древос», отличался от повседневного и действительно казался не просто средством общения, а инструментом, способным воздействовать на реальность. Слова обладали весом, подобным гравитации, способностью изменять не только сознание, но и саму ткань времени и пространства.

      Когда Марк листал страницы дневника, слова древоса становились живыми, как если бы их произносили древние голоса, нашёптывая на незнакомом, но тревожно близком наречии.

      Пальцы Марка скользили по шероховатым страницам и ощущали, что чернила проникли глубже бумаги, словно кровеносные сосуды внутри плоти. Символы действительно светились, хотя источника света не было. Они пульсировали в такт биению его собственного сердца. Старинный дневник хранил нечто большее, чем просто текст – в нём пульсировала живая память целого народа.

      Особое внимание Марка привлёк раздел,