Корабль-призрак. Хэммонд Иннес

ветра не превышала трех баллов. Тут даже была приписка: «Насосы работают хорошо. Команда освобождает палубу от обломков и ремонтирует люк первого трюма».

      Я ничего не понимал.

      На верхнюю или шлюпочную палубу вел трап. Дверь в каюту капитана была открыта. Внутри было чисто и аккуратно. Все вещи лежали на своих местах. Ни следа поспешного бегства. С письменного стола мне улыбалось девичье лицо в большой серебряной рамке. На светлых волосах девушки играло солнце, а внизу снимка она нацарапала: «Папочка, bon voyages[3]! И возвращайся поскорее. С любовью, Джанет». Рамка была присыпана угольной пылью. Эта же пыль покрывала стол, и я обнаружил ее даже на папке бумаг, оказавшихся грузовой декларацией, из которой я узнал, что тринадцатого января в Рангуне «Мэри Дир» приняла на борт груз хлопка и взяла обратный курс на Антверпен. На бумагах, которыми был заполнен лоток для документов, лежало несколько присланных авиапочтой писем во вскрытых ножом конвертах. Марки на конвертах были английскими, и получателем был указан капитан Джеймс Таггарт, борт «Мэри Дир», Аден. Все это было написано теми же округлыми и несколько неровными буквами, что и надпись на снимке. В груде бумаг под письмами я нашел отчеты, написанные мелким аккуратным почерком и подписанные «Джеймс Таггарт». Но они касались только плавания от Рангуна до Адена. На столе рядом с лотком лежало запечатанное письмо, адресованное мисс Джанет Таггарт, Университетский колледж, Гоуэр-стрит, Лондон, WC1. Почерк был другим, и штемпеля на конверте не было.

      Все эти мелочи, милые уютные детали… Не знаю, как это объяснить, но они еще больше усилили нарастающую у меня в груди тревогу. Я стоял посередине аккуратной каюты, в которой продолжало храниться и витало в воздухе все то, что сопровождало этот корабль по жизни, но вокруг было тихо, как в могиле. Тут мой взгляд упал на плащи на двери, два висящих рядом синих плаща офицеров торгового флота. Один из них был гораздо больше другого.

      Я вышел из каюты, хлопнув дверью, как будто, закрыв ее, я мог отгородиться от внезапно охватившего меня необъяснимого страха.

      – Эгей! Есть кто здесь?

      Мой высокий и хриплый голос эхом разнесся по кораблю. Ветер застонал мне в ответ. «Скорее! Я должен спешить!» – напомнил я себе. Все, что я должен был сделать, это заглянуть в машинное отделение и решить, сможем ли мы запустить двигатели.

      Я с грохотом слетел в темный колодец шахты сходного трапа, вслед за лучом своего фонаря. Проходя мимо открытой двери кают-компании, я мельком осветил накрытый стол и в спешке отодвинутые стулья. В затхлом воздухе витал легкий запах гари. Но источником этого запаха был не камбуз – огонь был потушен, плита давно остыла. В желтый круг фонаря попала полупустая банка мясных консервов на столе. Кроме тушенки там было масло, сыр, буханка хлеба с присыпанной угольной пылью корочкой. Угольная пыль была и на рукояти ножа, которым резали

3

Доброго пути! (фр.)