Келарь. Виктор Гросов

а столе перед ним лежал потрепанный фолиант с пожелтевшими страницами. «Житие преподобного Сергия», – гласила выцветшая от времени надпись на обложке. Для Палицына каждое слово было исполнено сакрального смысла, а каждый знак был нитью, связывающей его с великим прошлым. Он находил утешение в этих словах, как в целебном источнике, которое смывает печали и тревоги с души. В смутное время, когда страна раздиралась распрями, древние тексты были его единственной опорой, его спасительным якорем.

      Он оторвался от работы, кончиками пальцев потрогав поверхность пергамента. Еще не до конца высохшие чернила, блестели в тусклом свете кельи, напоминая застывшие капли крови. И эта аналогия не показалась ему случайной. Тревога не отпускала. Палицын чувствовал, как тьма сгущается над Русью. Он видел не только раздробленность территорий, но и, что гораздо страшнее, раздробленность душ.

      Смута пустила глубокие корни в самое сердце страны. Братоубийственные распри, начавшиеся с притязаний на престол, переросли в нечто большее – в войну всех против всех. Вчерашние соратники сегодня были готовы вонзить друг другу нож в спину. Земля превратилась в поле битвы, где каждый стремился урвать свой кусок, забывая о чести, совести и, что самое печальное, о Боге. Гордыня и алчность, эти вечные пороки разъедали разум людей. Каждый мнил себя мудрецом, каждый считал свою правду единственно верной, не желая слушать голос разума и совести. Казалось, что все забыли о том, что такое общее благо. Вместо этого все погрязли в мелких интригах, зависти, жажде власти.

      Палицын видел в истории печальные параллели. Как некогда удельные князья грызлись за первенство, раскалывая Русь, так и теперь новые вожди, самозванцы и «бояре» рвали страну на части. Они готовы были продать родную мать ради личной выгоды. Они забыли о мудрых уроках прошлого, вновь наступая на те же грабли. Словно невидимая сила играла ими, подталкивая к новым и новым распрям. Разве не так всегда было, когда сильные мира сего потакали своим прихотям, забывая о простых людях?

      Поднимаясь на молитву, Палицын каждое утро слышал отголоски надвигающейся беды. Они были повсюду: в тревожных новостях, которые приносили паломники, в растерянных лицах крестьян, прибывающих в монастырь в поисках спасения, и даже в взглядах некоторых монахов, чьи сердца уже поражены смутой. Это было похоже на болезнь, которая распространяется с ужасающей скоростью, разъедает не только политическую, но и духовную основу общества. И как бороться с этой заразой, как вернуть людям веру и надежду, Палицын пока не знал. Но он чувствовал, что не должен оставаться сторонним наблюдателем.

      В дверь тихонько постучали, будто мышка скреблась.

      – Войди, – отозвался Палицын, не отрывая глаз от страниц.

      В келью шаркающей походкой вошел старый монах. Он был сгорбленным. Старость наложила на монаха свой отпечаток. Это был архимандрит Дионисий, настоятель Лавры. Мудрости в нем, конечно, было, не отнять, да и благочестием он отличался, но в последнее время, казалось, устал от всего, отчего и ворчал частенько.

      – Авраамий, – позвал Дионисий, хрипловатым голосом, – все еще за книгами сидишь? Глаза, небось, совсем испортил?

      – Да, отче, – склонил голову Палицын, – тут слова такие, утешение находишь, словно глоток воды в жару. Как маяки, они в темноте, путь показывают.

      – Маяки… – буркнул Дионисий, медленно присаживаясь на лавку, которая под тяжестью его тела жалобно скрипнула. – Хорошо, конечно, но не только маяками сейчас жить надо. Русь, как корова на льду, шатается, а мы тут сидим, книжки переписываем. Ладно, молитва – это хорошо, но и дела тоже нужны.

      – Так я же говорю, отче, – ответил Палицын, – чем помочь-то можем? Смута везде, как чума, все заразу подхватили. Никто слушать не хочет, у каждого своя правда, только дерутся за нее.

      – Не все еще оглохли, Авраамий, – возразил Дионисий, покашливая, – есть еще честные люди, искра еще тлеет. Только надо их подтолкнуть, направить в нужное русло. И вижу я, что ты, Авраамий, можешь это сделать. Не сидеть тут, как мышь, а действовать.

      Он помолчал немного, собираясь с мыслями, а потом добавил уже тише:

      – Слушай, Авраамий, дело тут такое. Москва сейчас, как кипящий котел. Там все решается, там и наши интересы надо защищать. В Лавре много добра всякого, сокровищ, не только духовных, но и материальных. Это тебе ведомо. Если что случится, если осада – мало ли, как там повернется – нужен наш человек в Москве, который про Лавру не забудет, который и интересы церкви отстоит, и добро наше не даст растащить. Думаю что, это ты.

      Дионисий посмотрел на Палицына долгим взглядом.

      – Ты образованный, слова нужные найдешь. А мы тут пока порядок будем блюсти. Это значит что, ты должен стать нашим голосом там, нашим представителем. Понимаешь? Ты не просто книжки переписывай. Ты сам должен стать письмом, которое дойдет до нужного человека.

      Глаза Палицына расширились от удивления. Он ожидал каких угодно слов, но только не таких. Ему предлагали не духовную поддержку, а политическую миссию. Он, келарь и книжник, должен был стать представителем Лавры в этом змеином клубке интриг и борьбы за власть.

      Палицын