Колесо Судьбы. Марианна Алферова

и попытался вновь зарыться в подушки. Френ, явившийся вслед за мираклем Лиама, вылил на меня кувшин ледяной воды. После чего я пришел в себя и понял, что дело дрянь, раз флегматичный Френ прибег к столь радикальным мерам.

      Миракль стал рассказывать о своем визите на праздник. Поначалу все шло хорошо. Фальшивый Лиам без труда проник во дворец и даже мило поболтал с придворными дамами, от которых узнал, что Лара стервь, каких мало, что у нее нет приданого, что за мужем она ничего не наследует и получит в итоге только манор своего отца – но и то после папашиной смерти, а толстый Ранулд еще неизвестно когда отдаст концы. Что в Ниене она крутила какой-то скандальный роман с преступником, и бежала верхом на украденном коне. Я слушал все эти знакомые сплетни уже почти равнодушно. То, что пересказывал Миракль Лиама, было в основном правдой, с приправой из соуса зависти и злобы. Да, Лара была не богата, но вдова Второго наследника могла проложить тропку к прочному союзу Гармы и Ниена.

      Тут я понял, что не слушаю моего посланца.

      – Там временем, – продолжал свой рассказ миракль, – в большой зал приемов, освещенный сотнями лурсских огней, внесли портрет Лючии, прелестной племянницы Гвидо Седьмого, короля Флореллы. Женишок, Король-капитан Гратин, сдернув с портрета покров из виссона, объявил, что дело слажено, и до свадьбы остается месяц, ну, максимум, два. Придворные аплодировали, кричали «браво» и косились на дверь в столовую, откуда плыли одуряющие запахи и доносилось звяканье расставляемой посуды. Король уже заговорил о торговом союзе с королевством Флорелла, когда в залу ворвалась Лара, одетая в платье из синего бархата…

      «Видимо, то самое, рукав которого мелькнул в окне лектики», – отметил я про себя с равнодушием постороннего слушателя

      – …сорвала портрет с подставки и принялась топтать. Неведомо, что на нее нашло, поступок был одновременно нелепый и безумный. Нелепый – потому что закрывал дорогу к любому примирению с Королем-капитаном, безумный – потому что выставлял Лару в самом невыгодном свете. Скорее всего, это был приступ яростного отчаяния, когда человек попросту перестает себя контролировать…

      Миракль оценивал поступки Лары точно так же, как оценил бы их я, только голос его звучал отстраненно.

      – Король приказал гвардейцам увести Лару и успокоить. Ее вывели во двор, облили водой, после чего заперли в арестантской строжке.

      – А что дальше? – спросил я.

      Как ни странно, я даже испытал удовлетворение от этого обливания водой дерзкой красавицы: прочти она записку, беды бы не случилось.

      – Из существенного ничего. Я вернулся во дворец, обед уже начался, в столовой поднимали тосты за будущую супругу короля, – продолжил свой рассказ лже-Лиам. – Я перехватил какого-то слугу, выходящего из столовой с пустым подносом, потом прошелся вдоль десятка слуг, ожидавших на лестнице своего захода к пирующим, уставил поднос тарелками и бокалами, и отнес все перечисленное в сторожку. Дверь была заперта, но в двери имелась щель для подачи пищи, и я протиснул