Последние дни Помпей. Эдвард Бульвер-Литтон

признает самого Юпитера, не заслуживает милосердия.

      – Мне все равно, во скольких богов человек верит, – сказал ювелир, – но отрицать всех богов просто чудовищно.

      – И все же я думаю, – возразил Главк, – что эти люди не совсем безбожники. Говорят, они верят в какого-то бога или, вернее, в будущую жизнь.

      – Ты ошибаешься, дорогой Главк, – сказал философ. – Я говорил с ними: они засмеялись мне в лицо, когда я завел речь о Плутоне и Аиде.

      – О боги! – воскликнул в ужасе ювелир. – Неужели эти злодеи есть и в нашем городе?

      – Да, есть, хоть их и немного. Но их секта собирается тайно, и невозможно узнать, кто к ней принадлежит.

      Когда Главк отошел, один скульптор, который очень любил свое искусство, с восхищением посмотрел ему вслед.

      – Ах, – сказал он, – выпустить бы его на арену – вот это была бы натура! Какие руки и ноги! Какая голова! Ему бы быть гладиатором! Сюжет… да, сюжет, достойный нашего искусства! Отчего его не бросят на растерзание льву?

      Тем временем римский поэт Фульвий, которого его современники провозгласили бессмертным и о котором, если бы не этот рассказ, так никто и не вспомнил бы в наш равнодушный век, подошел к Главку:

      – А, мой милый афинянин, мой добрый Главк пришел послушать, как я буду читать оду! Какая честь – ведь ты грек, чей язык сам по себе поэзия. Как мне тебя благодарить? Конечно, это пустяк, но я, может быть, буду представлен Титу, если заслужу твою похвалу. О Главк! Поэт без покровителя – все равно что амфора без ярлыка: вино может быть превосходным, но никто его не похвалит! Что говорит Пифагор? «Фимиам – богам, а хвала – людям». А значит, покровитель – это жрец поэта: он доставляет ему хвалу и почитателей.

      – Но ведь все Помпеи тебе покровительствуют, и каждый портик – твой алтарь.

      – Да, люди здесь очень добры, они не скупятся на похвалы. Но они лишь жители маленького городка… А я надеюсь на лучшее!.. Войдем?

      – Конечно. Мы теряем время, а ведь могли бы уже слушать твою оду.

      В этот миг из бань в портик вышло человек двадцать, и раб, стоявший у двери, которая вела в узкий коридор, впустил Фульвия, Главка, Клодия и еще целую толпу друзей поэта.

      – Жалкое зрелище в сравнении с римскими термами, – сказал Лепид презрительно.

      – Но все же потолочная роспись сделана со вкусом, – заметил Главк, который был в таком настроении, что ему все нравилось, и указал на звезды, усыпавшие потолок.

      Лепид пожал плечами, но ему было лень возражать.

      Они вошли в просторную раздевальню. Карниз пестрел причудливыми рисунками; сводчатый потолок был отделан белыми квадратными плитками с ярко-красной каймой; безукоризненно чистый пол был выложен белой мозаикой, а вдоль стен стояли удобные скамьи. Здесь не было огромных и многочисленных окон, как в роскошном фригидарии Витрувия. В Помпеях, как и во всей южной Италии, предпочитали умерять блеск знойного солнца и считали, что роскошь неразлучна с полумраком. Два небольших застекленных окна пропускали