Джон Кейдж. Роб Хаскинс

для рождения панамериканского сознания… Ибо нам надо затихнуть и помолчать, и тогда мы сможем узнать, что думают другие люди»[19].

      Кейдж считал, что США и их латиноамериканские соседи должны научиться понимать свои культурные различия и таким образом ценить друг друга больше, чем раньше. Когда он написал эти замечательные слова, ему было всего четырнадцать лет. Через год он окончил Лос-Анджелесскую школу и на выпускном произносил прощальную речь от имени своего класса.

      После школы Кейдж поступил в Помона-колледж. Скоро он ополчился против идеи организованного образования, удивляясь, в частности, тому, что все должны читать одну и ту же книгу, ведь лучше всем прочитать разные и потом обменяться полученными знаниями. На контрольных и проверочных работах он писал ответы в манере Гертруды Стайн, подражая новейшей литературе; столь творческий подход в первый раз принес ему похвалу, а потом – неудовлетворительные оценки. Его музыкальные интересы стали шире; он полюбил струнные квартеты Бетховена, которые слушал со своим японским другом Тамио Абе; у того была «самая лучшая их коллекция, какую только можно собрать»[20].

      Через два года Кейдж ушел из колледжа, не получив никакой степени. Добравшись автостопом из Калифорнии в Техас, он сел на пароход до Гавра. Он решил, что хочет быть писателем, и упросил родителей оказывать ему финансовую поддержку, пока он будет за границей набираться жизненного опыта и заниматься самообразованием. Однако в его воспоминаниях об этом времени очень мало подробностей относительно прозы или поэзии. Похоже, поначалу Кейдж посвящает все свое время изобразительному искусству. Он изучает готическую архитектуру, дни напролет просиживая в библиотеке Мазарини, с открытия и до закрытия. Он случайно столкнулся с историком искусства Хосе Пихоном, которого знал по колледжу в Помоне, и тот, узнав, чем занимается Кейдж, «дал ему пинка» и познакомил с более современным архитектором, Эрно Голдфингером. Под руководством Голдфингера Кейдж был приставлен к работе: рисовал греческие колонны и обмерял квартиры, реновировать которые нанимали архитектора. В один прекрасный день, подслушав, как Голдфингер говорил группе поклонниц, что настоящий архитектор должен посвятить архитектуре всю свою жизнь, Кейдж подал в отставку, в качестве причины указав, что не может посвятить архитектуре всю свою жизнь. А может быть, дело в том, что этого серьезного молодого человека оскорбило поведение Голдфингера: он и представить себе не мог, что современное искусство предполагает пустую трату времени на флирт с молодыми женщинами[21].

      Не в силах выбрать между музыкой, живописью и литературой, Кейдж занимается всем сразу. В Парижской консерватории он берет уроки у Лазара-Леви, знаменитого французского пианиста и педагога, поборника новой музыки, среди многочисленных учеников которого были Соломон, Моника Хаас, Клара Хаскил и Ивонна Лорио. Его музыкальные предпочтения распространились на Баха и Моцарта; по счастливой случайности

19

 Cage. Other People Think.

20

 Костелянец Р. Разговоры с Кейджем. С. 17.

21

 Cage, John. Musicage: Cage Muses on Words, Art, Music; John Cage in Conversation with Joan Retallack. Hanover, NH, 1996.