Сказания о недосказанном. Том II. Николай Иванович Голобоков

и не догадываешься.

      – Весь вечер ты играл, пел, истории разные рассказывал, страшные и смешные, они даже отменили ещё одну поездку – гудели у тебя. И, добил их, неуязвимых, что ты при всём том, о чём я уже говорила, такой музыкант, гармонь, аккордеон… профессионально, и у них, этих инструментов свой репертуар , совершенно разный и по колориту и тематике, ну, сам понимаешь. Два разных исполнителя, – это был тыы, был… тогда в ту минуту, то время…Такого у нас во всём комбинате нет, да и не было никогда.

      – Прошёл год. Киевская команда присваивала категории. Тогда тебе дали, высшую, творческую. Через категорию перепрыгнули. Такого у нас в истории тоже. не было…

      Он, на закрытом, ругался, сам знаешь с кем. У директора, в кабинете. Хвалил тебя, вспоминал Соколиное, и все твои достоинства.

      – Так вот опустись до нас, побудь, поучаствуй в наших делах житейских, почти семейных.

      – Совершенно будет другое к тебе отношение.

      – Валя, спасибо тебе за поддержку духа.

      – Но мне важнее и дороже всего, время.

      – Ты должна знать, сколько после таких тёплых вечеров, стали холодными, не дожив до утра…

      Помнишь скульптор? Я так и не понял. За что его?

      – Нет, ты не прав. Он ушёл в горы, и там заблудился, видимо и замёрз. Зима.

      – А письмо. А то, как его нашли, и что, у него нашли?

      – Он наглотался снотворного.

      – А в письме? Одно, отдал кому то, потом его озвучили.

      – Второе было при нём.

      – Его постоянно зарубали и на Советах и на выставкомах. Парень был очень талантливый. Два сына остались, в училище учатся, да, Самокиша.

      – Горька, горька! Гляньте, как эти голубки воркуют.

      – Правда, Валя. Расцелую до пьяна, уведу в кусты.

      – Молодец Есенин. Мог петь, тоже рано ушёл. Недопел. А сколько бы ещё подарил нам песен…

      – Наливай, Лёша, что-то ты мышей не ловишь?

      – Ну ладно, Лена, расскажи теперь ты. Повеселее.

      Расскажи. Помнишь?

      – Это интересно.

      – Ладно. Уважу. Поведаю. Слушайте.

      – Калашник, помните сын директора, последнего. Длинный такой, гусь с Володей работал в модельном участке. Ну, трезвый, нет его, не видно, хоть и большой. А выжрет, дурак – дураком. Были мы с мамой на вечере, банкет почти. Всё хорошо, как всегда, но вот он там всегда и дурковал. Чудил. Драться, нет! Хлипкий, хоть и длинный, какой то раскаряка. Но вот в том – то и дело. Что чудил… Котлетой измажет, будто нечаянно, то рубаху рванёт. Много за ним было. Но сдачи не давали – папа директор. Не тронь его…

      – Наливай, Лёша, Лена запела, сейчас мелодия основная пойдёт.

      – Не мешайте!

      – Ну вот. Сидим мы с мамой, никому не мешаем. Кто – то говорит тост.

      – Тишина, а он, козёл этот, берёт бутылку газировки, открывает её, закрывает пальцем, взболтнул, и давай нас с мамой поливать. Тишина. Он спокойно сел и, улыбается. Все видят и молчат. Он тоже молчал, а потом стал хохотать.

      – Я тоже посмеялась. Молча, встала. Взяла у него эту бутылку, закрыла большим пальцем, зашла со спины, что бы видеть всех. Хорошо поболтала, покрутила,