Сказания о недосказанном. Николай Иванович Голобоков

что – то вспоминала, а потом быстро, быстро, очень быстро, заговорила. Улыбалась и, снова говорила, говорила и улыбалась.

      Мастер гончар посмотрел на неё, показал пальцем на бумагу, там было крупным шрифтом, по – фински написано номер павильона, где её встретит переводчик, всё объяснит, и она сможет приобрести всё то, что ей понравится. Услышала, поняла, что они русские, приехали с Выборга, Виппури. Виипури, китос, китос, твердили ей. Кроме двух этих слов они не знали ничегошеньки. Одуванчик затихла. И улыбка быстро исчезла с её лица. Это было уже не то лицо. Лицо другого человека. Скорее лицо хирурга, перед операцией безнадёжного… Она заговорила, очень тихо и строго. Мы пригласили своего переводчика. Он был, правда, тоже такой же полиглот, как и мы, но его дочь живёт уже три года здесь, и он, полиглот фальшивый, знал на три слова больше, чем все мы вместе взятые. А вот и подошёл наш Володя.

      – Иди скорее, что – то женщина хочет сказать, видно, очень серьёзное. Смотри, как она переживает. Переводи. Ну, что ты?

      Толи его мозг усиленно работал, а может, от услышанного, но он сначала морщил лоб, протирал его кулаком. Вспотел, побагровел, но молчал. Мы растерялись. Обычно улыбчивый, равнодушный ко всему, он будто очутился обвиняемым на Нюренбергском процессе. Оказалось, мы были недалеки от смысла сказанного.

      Она заговорила медленно. Трудно. Родовые муки на лице. Голос пошёл на пианиссимо и незаметно затих. Володя молчал. Тяжкое молчание.

      А, она, медленно, осторожно, взяла в руки один ковшик, второй, тоже резной, деревянный, гладила их, будто грела своими ладонями, а может, чувствовала тепло рук человеческих,– мастера, через живое дерево, скорее живущее теперь вот в таком резном ковшике – уточке. Посмотрела и исследовала также тепло, ладонями – лукошко из лозы. Потом ёжик, который был рядом, перекочевал с гончарного круга в её ладони.

      Она так его держала, будто сделан не из глины, мягкой и послушной в руках мастера, руками моей дочери, она и увидела, и не такой уж и колючий с иголками, он встретил лисицу на лесной полянке, но может запыхтеть быстро – быстро, бывает такое с ним, когда очень недоволен, серчает и пыхтит, и хочет боднуть своими иголками нос рыжей лахудре – злой лисице. Но потом она, Одуванчик, погладила его одним пальчиком, как это делают малыши и поставила на место, к другим только что сделанные мастером, к другим из ещё мягкой глины ёжикам. Мастер взял обожженного, терракотового и осторожно положил на её ладони, погладил тоже одним пальцем и сказал третье слово, которое он успел всё – таки выучить и запомнить, работая в этих местах, добрых милых соседей. Он указал пальцем на неё и сказал, как выстрелил, что это вам – презент! Володя проявил удивительные знания финского языка, чётко повторил слова мастера, и стоял, утерев пот со лба, довольно улыбнулся, перевёл, помог такой сложной беседе двух дружеских народов соседей.

      Взгляд её потеплел. Она улыбнулась, но уже другой – улыбкой Джоконды – загадочной, грустной, тайной. Прикрыла ёжика ладонью. Ушла. …Оглянулась. На лице таявшая улыбка.

      … Китос. Китос. Но это была уже улыбка Одуванчика.

      …