Сказания о недосказанном. Николай Иванович Голобоков

кормой уже не видно было Керченского берега, сверкающих красными кораллами черепичных крыш. Спрятался в мареве и красавец Митридат. За кормой осталась коса Тузла. Скоро причаливаем, к таинственной Тамани…

      Он встал. Выпрямился, выровнял свою слегка сутулую от усталости спину, посмотрел туда, где слегка слышался шум буруна, у форштевня… и… заиграл.

      Нет, он не играл.

      Он летел низкими переборами и рычал басами, потом т, т, такие- низкие режущие звуки, стакатто – передавали, скрежет, металла.

      … Все, стоя, слушали, этот, почти гимн, но с чёрной тенью,– эхом реквиема. Потом исполнил три танкиста…и росчерком басов, закончил, встал.

      А, кто был рядышком и чуть подальше… сначала потихоньку, а потом громче и громче, аплодировали…

      Малыши тихонечко сказали, почти пропели бра – воо, брависсимо…

      Он опять разрядил обстановку.

      – Молодцы.

      – Муз литература, предмет, по школьному, но это больше, выше… это история мирового искусства, культуры всего человечества.

      – Учите – польза вам, и маме с папой.

      Они дружно пропели, как на репетиции хора, свои опусы.

      Понятно. Показали.

      Знают… небольшие фрагменты частицу лучшего, которое выполняли, переходя в следующий класс музыкальной школы.

      Причал уже готовился. Бросали чалки, концы мотали на кнехты, а она, его жена, стояла и держала его за плечи, и, как всегда, что-то тихонько быстро говорила.

      И вот.

      Судно стояло.

      Нет.

      Это всплывал, показалась ватерлиния, которая была уже под водой, тонущего Титаника.

      Никто не хотел уходить.

      Она, русская красавица, подошла с ним, к самому лееру, он спиной прижался к пиллерсу… и выдал – раскинулось море широко.

      … Там было всё. Море. Шторм. Взрывы. Гибель товарищей. Его корабля, на котором служили его друзья и товарищи…

      Крик чаек.

      А здесь, он, оживил это море.

      Рядом, у причала, оно плескалось и пело.

      Но это уже были мелодии любви и прозрения его, музыканта и этих, ещё совсем маленьких, повзрослевших, этим чудом. Душой. Пальцами, кнопочками баянными, сердцем,– рассказал им.

      … Это были крымские ночные светлячки, живых и просветлённых душ.

      Люди будут жить этим морем, этими мелодиями, звуками, светом радости жизни. Это всё теперь рядом, – в них, самих. В их сердцах.

      Великое, всегда живёт в доброй душе.

      *

      Ласковая ладонь жены на его плече.

      Дома ждёт их сын.

      Ждёт так рано постаревшая её мать, отец.

      Толпа стоит – не уходят. Ему помогли нести его орган, по сходням, до самого берега.

      Ему.

      Им.

      Говорили до свидания.

      Но, таак, нежно,– дольче, почти на распев – досвидааниияа…

      Уносили, в сердцах.

      Свет великих… Бетховена, Паганини, Чайковского, и, конечно, импрессионистов.

      Почувствовали.

      Прочувствовали, в таком чудесном исполнении, сверкающие россыпи русских частушек, нежную грузинскую