Сказания о недосказанном. Николай Иванович Голобоков

долго молчал. Не было писем. Полгода… Целых шесть месяцев тревожная тишина…

      Должен был уже возвратиться. Отслужил. Но дома его не было. Мать с отцом тоже ничего не знали, не ведали. Но соседи и знакомые утешали и говорили, приедет, ждите, куда он от тебя денется. Любит же тебя. Ты хорошая. Мы это видим и знаем.

      Родители беспокоились. Материнское сердце не обманешь.

      *

      Солнце так же быстро ушло – закрыли дверь…

      Потемнело…

      И не только потому, что закрыли солнышко.

      Лицо. Оно осталось в памяти. Как слепящая молния. Взрыв, искры из глаз, и потом кромешная тьма, синяя. Чёрно – синяя.

      То, что было лицом, чёрные звёздочки пороховой гари. Фиолетовые рубцы, блестевшие, как дуга сварки… Пустые глазницы. Плотно сросшиеся реснички. Он встрепенулся, одел снова свои чёрные очки.

      Крякнул, чисто по мужски, кашлянул в кулак, протёр ещё раз губы, взяли узелки и чемодан. Ушли.

      Бывалая буфетчица увидела взгляды новичков. В буфете народу было мало. Посмотрела очень внимательно, как будто это были малые дети, улыбнулась, но как-то так, что стало не по себе.

      И вдруг очнулись, пробудились, были в каком – то странном гипнозе.

      – Они вместе живут. Это его жена… говорила буфетчица…

      – Когда она привела его в дом, к родителям…

      … Помолчала. Посуетилась. Сбегала в подсобку. Пришла. Видно, было, что умывалась, но все стояли и чего-то ждали…

      … – Когда мать увидела и поняла кто и зачем он здесь, чуть с ума не сошла. Долго болела.

      Рассказала с трудом, видавшая виды буфетчица…

      –Лучше бы меня отнесли на погост, говорила соседям её мама.

      – А сейчас ничего, вот живут.

      – Живут хорошо. Сын растёт. Красивый. Красавец. Любит отца.

      ***

      … И вот он сидит на этом, на этом высоком месте. Голову повернул в дальний берег Тамани, и чуть поднял подбородок, кажется, что смотрит… далеко, далеко.

      … Резвятся в проливе, дельфины, кричат – рыдают чайки, нос кораблика режет морскую гладь, спокойного на редкость моря, – Керченского пролива…

      А он растянул меха. Пробежал быстро пальчиками гаммы, от самой низкой до высокой ноты. Потом провёл, будто взглядом на всех, кто приготовился слушать. Снова исполнил арпеджио, рванул сумасшедшие переборы, частушек, всего два захода, так же очень быстро, – ,, Полёт шмеля,, как разминку. Затих на доли секунды, а потом чётко, громко, под плеск волны…на басах выговорил шутку музыкантов. – До ре ми до ре доо…

      Меха были раскрыты. Он не торопился играть. И вдруг кто-то хихикнул, и он резко повернул голову, в ту сторону, улыбнулся, но как-то осторожно.

      В другом конце уже собравшихся немного слушателей, послышался шёпот, а потом лёгкий смех. Смеялись девчушка и малый мореманчик, в тельняшке. Он, музыкант, повернул голову туда. Все растерянно завертели головами. И тихонько шикнули на хихикающих.

      А его жена, что -то тихонечко ему говорила, говорила, наклоняясь поближе.

      Баянист, встал, застегнул верхний хомутик, чтобы меха не растягивались. Улыбнулся.

      – Кто