Симонов и Цапля. Максим Борисович Эрштейн

в нашем мире, но вот, факт – существовало. Одно лишь было в ней для меня предсказуемо и понятно – она была одинока. Мало кто мог разделить с ней высоту полета и глубину видения и чувствования. Она ждала – долготерпимо, покорно, безропотно, открыто и беззащитно, с юных лет ждала своего счастья. И что же – она дождалась меня. Уж не знаю, что она нашла во мне, но думаю, что даже если она и пошла на определенный компромисс с собой, выбрав меня, то этот компромисс не был очень тяжелым и мучительным.

      Я к тому времени ничего уже, конечно, от жизни не ждал, и молил Бога лишь о выздоровлении, и, как следствие, о спокойной и заслуженной смерти. Поэтому счастье, внезапно свалившееся на мою душу, настолько ошеломило меня, что я стал иногда забываться и подумывать, что как раз вся предыдущая моя жизнь привиделась мне в бреду во время долгой болезни, а именно теперь я здоров, мне на самом деле мне ровно сорок лет, и я ничего о мире не знаю и знать не хочу. Лишь в самом начале нашего с Хасмик знакомства меня посещали мысли, что Бог просто вознаграждает меня за страдания; эти мысли вскоре развеялись и забылись, вытесненные заботами новой, счастливой жизни.

      Мы много путешествовали, часто бывали у Геламского моря, где отец Хасмик приобрел небольшой участок земли неподалеку от соляных разработок. Парфяне владели древними секретами изготовления известковых красок, требующих добавления значительного количества соли; мы с Хасмик потратили немало времени, помогая ее семье наладить их традиционное производство красок на армянской земле. Ездили мы и к югу, на парфянское каменистое плоскогорье – там я заново научился править колесницей и один раз даже участвовал в массовой облаве на львов, от которых не было покоя местным пастухам. Обычно в путешествиях нас сопровождали слуги семьи Хасмик, и конечно, все это были ее личные путешествия, а я был приглашенным гостем, другом семьи.

      Спустя год после нашего знакомства мы поженились. Несмотря на то, что я был без роду, без племени и вообще лишь отчасти считался в Армении уважаемым человеком, отец Хасмик не препятствовал нашей свадьбе, видя, что его дочь сделала свой выбор по сердцу. Парфянской общине это не понравилось, но особенного удивления не вызвало, ибо Хасмик с отцом и так давно уже слыли людьми эксцентричными и не слишком приверженными дедовским обычаям.

      Я прожил с Хасмик самые счастливые и самые короткие тридцать лет моей жизни. Наши дети, старший Ной и младшая Лали, как водится, полностью заменили нам весь внешний мир на добрые три-четыре года; Хасмик не доверяла служанкам и няням и предпочитала возиться с детьми сама; я помогал, чем мог, но был более сдержан в попытках передать и научить, чем моя супруга – предыдущий опыт убедил меня, что, во-первых, дети учатся скорее вопреки, чем благодаря, а во-вторых, детям почти все дано от рождения, родителям же необходимо только быть самими собой, и не мешать божественному провидению свершиться.

      Однако, с течением лет, по мере того, как мне выпадало