Поэтический язык Иосифа Бродского. Людмила Зубова

околодок…

      Я быстро и хищно, с феодальной яростью осмотрел владения окоема.

      Так опускают глаз в налитую всклянь широкую рюмку, чтобы вышла наружу соринка

(Мандельштам, 1994-III: 198).

      Ср. фрагмент Бродского о Венеции в прозе «Набережная неисцелимых»:

      Глаз в этом городе обретает самостоятельность, присущую слезе. С единственной разницей, что он не отделяется от тела, а полностью его себе подчиняет. Немного времени – три-четыре дня – и тело уже считает себя только транспортным средством глаза, некоей субмариной для его то распахнутого, то сощуренного перископа. Разумеется, любое попадание оборачивается стрельбой по своим: на дно уходит твое сердце или даже ум; глаз выныривает на поверхность (Бродский, 2001: 23).

      Образ глаза, засоренного горизонтом, побуждает вспомнить и строфы из поэмы Цветаевой «Крысолов», в которых горизонт-окоём показан как окохват, окоим, окодёр, окорыв, околом (Цветаева, 1994:240). Последовательность неологизмов Цветаевой обнаруживает градацию с нарастанием экспрессии, с усилением образа болевого ощущения вплоть до разрушения воспринимающего органа. Максимальная способность зрения оборачивается слепотой. При этом око – субъект агрессии превращается в око – объект агрессии, вместилище пространства становится добычей пространства[27].

      Кроме того, слово засоренный, возможно, отсылает к стихам Ахматовой Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда (Ахматова, 1977:202)[28]

      Горизонт, который, по словарному определению, является линией воображаемой, в поэзии Бродского приобретает остро ощущаемую материальность и предстает пределом, болезненным до физической непереносимости:

      У всего есть предел:

      горизонт – у зрачка, у отчаянья – память,

      для роста –

      расширение плеч

(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 55–56);

      Во избежанье роковой черты,

      Я пересек другую – горизонта,

      чье лезвие, Мари, острей ножа

(«Двадцать сонетов к Марии Стюарт». 1974. III: 64).

      Горизонт, предстающий в «Одиссее Телемаку» в уменьшенном виде – соринкой в глазу (по евангельской притче, это ‘изъян’), – интерпретируется Бродским и как графический знак:

      Точно Тезей из пещеры Миноса,

      выйдя на воздух и шкуру вынеся,

      не горизонт вижу я – знак минуса

      к прожитой жизни. Острей, чем меч его,

      лезвие это, и им отрезана

      лучшая часть. Так вино от трезвого

      прочь убирают, и соль – от пресного.

      Хочется плакать. Но плакать нечего

(«1972 год». 1972. III: 19).

      Образ горизонта постоянно соседствует у Бродского с мотивом плача. Связь этих понятий, образов, мотивов с греками, победой-поражением, мальчиком, слезами и мандельштамовским хвойным мясом, а также поэзией отчетливо видна в Post aetatem nostram (1970):

      проигравший грек

      считает

27

Подробнее см.: Зубова, 1999: 126–137.

28

Другой отзвук этих срок Ахматовой находим у Бродского в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт»: А если что не так – не осерчай: / Язык что крыса копошится в соре, выискивает что-то невзначай (1974. III: 70).