Не шей ты мне, матушка, красный сарафан. Вера Евгеньевна Мосова

под Шумиху, золото мыть, что к осени у него будет и дом, и деньги. А тятенька ему, мол, ждать не обещаю, посватают – отдам! Алёшка в ответ: «Вы родную дочь погубить хотите, она меня любит!» А отец: «Как любит, так и разлюбит!»

      По мере его рассказа Нюра все больше мрачнела. Со страхом ждала, когда тятенька в избу воротится.

      Прохор зашёл в дом и крикнул жене:

      – Девок больше ни на какие гулянья не пускать! Хватит, набегались! Пусть дома сидят, рукодельничают! Ишь, соплюхи, кавалеров себе завели! Не хватало нам этих голодранцев! Еще, чего доброго, в подоле принесут, осрамят на весь завод! Вот замуж отдадим, пусть им мужья волю и дают! А у меня чтоб из дому ни ногой! Любовь у них! Мать твою так!

      Нюра сидела на лавке, втянув голову в плечи и опустив глаза. Василко – рядом с ней. Маруся норовисто фыркнула и загремела посудой, готовясь подавать к ужину. Лукерья ушла к себе за занавеску и тихо всхлипывала там о своём. Ивана, как всегда, не было дома.

      Вечером Анфиса вполголоса увещевала мужа:

      – Ну, и чего ты разошёлся? Какая собака тебя укусила? Или забыл, как сам был молодым?

      Они сидели на своей кровати за деревянной заборкой, которая отделяла их угол в избе, и тихо разговаривали.

      – Вспомни, как ты меня отвоёвывал у других ухажёров, как старался отцу моему доказать, что я за тобой не пропаду, – продолжала жена.

      – Так я ж тебя любил! – возразил ей Прохор.

      – А твоя любовь не такая, как у других? Особенная какая-то? И Нюру любят, и, может, не меньше, чем ты меня когда-то. Чего ж гневаться-то? Дело молодое. Дочери у нас красавицы, в них грех не влюбиться.

      – Страшно за них, Фисушка, – вдруг совершенно растерянно произнёс он и обнял жену. – Хочется для них лучшей доли. Мудрая ты у меня, понимающая. Не зря я за тебя бился когда-то!

      – Мы с тобой тогда оба молодыми были, у нас и разницы-то всего шесть годков. А Нюру ты хочешь старику отдать.

      – Да какой он старик! – возразил ей муж. – Мне сорок восемь, и я еще ого-го! А он и того моложе!

      – Но у них разница в возрасте лет двадцать будет! Это немало!

      – Зато будет жить наша Нюра, как у Христа за пазухой. Жених обещал беречь её, не обижать недобрым словом.

      Послышались нетвердые шаги Ивана, потом шёпот Лукерьи. Слов было не разобрать, но понятно, что она ему выговаривает, плачет.

      – Опять сынок в кабаке был, – со вздохом вымолвила Анфиса.

      Прохор молчал. Она продолжала:

      – Говорят, он на кладбище часто бывает.

      – Понятное дело – сын у него там. Непросто ему сейчас, – выдавил Прохор.

      – А когда ему было просто? Когда ты его силой на Лукерье жениться заставил? Или когда Алёнку хоронили? А ведь он её любил. Да и теперь, наверно, любит. Мертвых-то порой сильнее любят, чем живых. Мёртвые-то, Проша, уже не дадут повода в себе разочароваться. Да и первая любовь она такая, она жить спокойно не даёт. Люди говорят, Ваня часто ходит на её могилку. Загубили мы парню жизнь, ой, загубили, Проша.

      – Да не каркай