Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина. Михаил Сергеевич Шелков

А потому контра цепляется всеми силами за спасительные островки… Которые мы должны топить!

      – Мы это и делаем. У вас есть замечания по работе ВЧК?

      – Нет-нет! Что вы! Да вы с мороза, – внезапно отошёл от темы Троцкий, – А я даже не предложил ничего выпить.

      – Стакан горячего чаю будет как нельзя кстати.

      – Чаю? Зачем же? Есть прекрасный коньяк. Французский, прошлого века.

      – Лев Давидович, вы… – Дзержинский медлил, передумал высказывать свою мысль вслух.

      – Нет, как могли подумать! Это не аристократические замашки! – Троцкий сам догадался о том, что хотел сказать его собеседник, – Лишь небольшой трофей из царских запасников.

      – Предпочитаю разделять голодные времена с народом, за который мы сражались.

      – Я тоже, Феликс Эдмундович, я тоже. Но не народ страдал за нас, а мы за него. За ваше будущее счастье кто-нибудь провёл десяток лет в тюрьмах? Нет! А вы провели! И я провёл! Потому и вам, и мне сейчас дозволительно выпить коньяку. К тому же он не сворован, не куплен на народные деньги, а изъят у нашего общего врага! А народ своего дождётся! Ведь ещё немного и он также будет пить коньяк, есть трюфеля и икру. Всё будет, Феликс Эдмундович, всё будет! Мы на верном пути… Пейте!

      Троцкий разлил коньяк по двум стаканам и подал один Дзержинскому.

      – Скажите честно, – опять начал Троцкий, – Только честно! Я не проверяю вас, не хочу очернить, просто интересно знать правду… Вы скучаете по своей юности? Вы же были дворянином? Каково это?

      – С семнадцати лет я состоял в тайных обществах, а в двадцать получил первый срок. О какой юности может идти речь?

      – А о детстве?

      О детстве Дзержинский хотел вспоминать ещё меньше. Хотел его забыть, выбросить из памяти. Стиснув зубы он почти со злобой ответил:

      – Когда мне было пять лет, мой отец умер от туберкулёза. Он лежал на своей кровати в белых простынях, на которых застывали тёмные брызги его крови… Когда мне было десять мы с братьями и сёстрами играли всяческими предметами в заброшенном кабинете отца. Среди них было ружьё. Все годы после смети отца оно оставалось заряженным. Из него я случайно убил свою сестру… Вот два моих самых ярких впечатления о детстве! Продолжать?

      – Возможно, это и хорошо…

      – Что хорошо? – циничность Троцкого прибавила Дзержинскому злости, он залпом выпил коньяк.

      – Что ваше детство и юность прошли именно так! Вы с ранних лет узнали, что такое боль, что такое кровь. Теперь, в самый ответственный момент, вы не дрогнете. А иной дрогнет…

      – Погодите! Но ведь ещё я и был счастлив!.. – Дзержинский сам не понимал, зачем начал это говорить, но слишком его возмутил тон Троцкого, – Я знал любовь!

      – О… А вот любовь это плохо!

      – Плохо? Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого, – спокойствие постепенно возвращалось.

      Троцкий приподнял