Разговор о трауре. Ольга Мартынова

я 11 декабря 2018 года написала это предложение, оно показалось мне (при моей потере языка после Олега) выразительным и говорящим само за себя; мне казалось, оно включает в себя всё: что Паулюс Бёмер и Олег испытывали глубокую симпатию друг к другу, что он за несколько недель до этого (20 сентября) пригласил нас с Даней как единственных гостей на свой день рождения, что я после смерти Олега знала, как хорошо Паулюс понимает мой траур, и что Паулюс – грандиозный поэт.

      Самые последние строки из его последней книги (изданной посмертно Лидией Бёмер и Даниэлем-Диланом Бёмером):

      Еще хоть раз. Быть таким.

      Как луга на склоне. Куница. Как древесина ворот.

      Как в самой последней пижаме.

      По берегу, горизонту навстречу, идут

      большая и малая птицы Рух.

      Малая ходит вразвалку (еще), большая шатается (уже).

      Малая щебечет, большая думает:

      Тело – это событие.

      Молитвы – богохульство,

      о чем знают кошки.

      На горизонте исчезают земля и море.

      К воде хочет

      всё.

      Вода хочет прочь.

      Я – нет.

      12 декабря

      В Киле в грузинском ресторане «Медея» предлагались цыплята табака. Что может быть большей тщетой, чем любимое блюдо умершего.

      Однажды я привезла из Литвы во Франкфурт копченого цыпленка, потому что Олег, согласно семейному преданию, в детстве любил его. Об этом я вспомнила на вильнюсском крытом рынке, но не была уверена, что смогу провезти цыпленка через границу. Все прошло хорошо. В «Медее» я подумала, что не могу отправить цыпленка табака в потусторонность (да он бы там и не пригодился). В лучшем случае – его крошечную табака-душу. Однако над его душой я не властна. Не властна даже над собственной.

      Голова пребывающего в трауре ненамного яснее, чем голова влюбленного, и беззащитна перед любой чепухой.

      13 декабря

      Хаймке Людеман, которая пригласила меня на ужин в «Медею», сказала: Олег и я не были тем, что обычно понимают под «семейной парой», а именно – что двое просто тупо сидят рядом и молчат; или тупо занимаются болтовней; или переругиваются.

      Не есть ли каждая пара единое живое существо? Даже если они скучают друг с другом, или запутались во взаимных обидах, или вообще не справляются с жизнью?

      Не думаю, что мой траур сильнее потому, что я тоскую о человеке, настолько родном мне, как если бы мы были близнецами.

      Среди мотивов, которые вновь и вновь всплывают в записных книжках Олега, имеется мотив любовной связи между братом и сестрой. Одна из записей, шутка:

      «– Моя трагедия в том, что я влюблен в свою сестру.

      – Но у вас нет сестры!

      – В том-то и трагедия!»

      Траур имеет свои законы, которые лишь в ограниченной мере зависят от жизни. Если вообще зависят. Он овладевает даже теми людьми, для которых жизнь вдвоем была обременительна, или скучна, или в каком-либо смысле непосильна (сказанное относится ко всем возможным связям, даже между братьями и сестрами, родителями и детьми и что там еще бывает, а также – к разным формам жизни втроем или