Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты. Олег Лекманов

и в облаке тумана»), а вторая строка начального двустишия («На ланитах нежные румяна») отражается во второй строке финального («Ярких дней сияющая рана»)44. В случае со вторыми строками соотношение образов цветовое: «нежные румяна» на щеках возлюбленной преображаются в кроваво-красную «рану» «ярких» осенних «дней». То есть «румянец» героини превращается в «румянец» олицетворенной осени45, о чем прямо сказано в предпоследнем двустишии: «Как на всем играет твой румянец!»

      Источником этого образа почти наверняка послужили строки из хрестоматийной пушкинской «Осени»:

      Как это объяснить? Мне нравится она,

      Как, вероятно, вам чахоточная дева

      Порою нравится. На смерть осуждена,

      Бедняжка клонится без ропота, без гнева.

      Улыбка на устах увянувших видна;

      Могильной пропасти она не слышит зева;

      Играет на лице еще багровый цвет.

      Она жива еще сегодня, завтра нет46.

      Важно отметить, что трагическая финальная строка стихотворения Мандельштама подготавливается, как минимум, с третьего двустишия. «Осень» здесь и далее в стихотворении предстает «злой» колдуньей, которая «ворожит» над влюбленными47, «угрожает» им «спелыми плодами», перешептывается «вершинами» деревьев48, а если и «целует», то заволакивая «глаза» «паутиной».

      Строка «угрожает спелыми плодами» парадоксальная, поскольку спелые осенние плоды традиционно изображаются как материальное и радостное воплощение изобилия. Что́ Мандельштам здесь имеет в виду? Яблоко злой ведьмы, отравившее прекрасную царевну? Или несущее потенциальную угрозу падение спелого плода с дерева (вспомним начальные строки четверостишия, открывающего второе издание «Камня»: «Звук осторожный и глухой / Плода, сорвавшегося с древа»)?49 Однозначно ответить невозможно, однако важно обратить внимание на то, что в стихотворении «Ты прошла сквозь облако тумана…», кажется, впервые в поэзии Мандельштама, но далеко не в последний раз открыто возникает тема любви как опасности, любви как муки. Праздничная золотая осень не утишает печаль лирического субъекта, а, наоборот, растравляет в нем ощущение одиночества и любовной тоски: «Светит день холодный и недужный. / Я брожу свободный и ненужный…».

      Через два дня после только что разобранного стихотворения Мандельштам написал еще одно поэтическое обращение к возлюбленной, в котором вновь возникает не только мотив ее щек, но и мотив жизни как танца (сравните в стихотворении «Ты прошла сквозь облако тумана…»: «Как застыл тревожной жизни танец!»):

      Не спрашивай: ты знаешь,

      Что нежность – безотчетна,

      И как ты называешь

      Мой трепет – все равно;

      И для чего признанье,

      Когда бесповоротно

      Мое существованье

      Тобою решено?

      Дай руку мне. Что страсти?

      Танцующие змеи!

      И таинство их власти —

      Убийственный магнит!

      И, змей тревожный танец

      Остановить не смея,

      Я

44

По наблюдению Г. А. Левинтона, здесь едва ли не впервые в поэзии Мандельштама использован характерный для него прием подстановки неожиданного слова вместо напрашивающегося («сияющая» вместо «зияющая»).

45

Сравните с вариантом финала стихотворения Мандельштама «Зверинец» (1916), в котором упоминается «Век румянца / Осеннего» (ОМ-1. С. 450).

46

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. 3. Кн. 1. М.; Л., 1948. С. 319–320.

47

Очевидно, что глагол «ворожит» обретает здесь совсем иную семантическую окраску, чем эпитет «ворожащими» из стихотворения «Пустует место. Вечер длится…».

48

В том, что под «вершинами» здесь подразумеваются именно вершины деревьев, как представляется, убеждают строки из стихотворения Мандельштама «Холодок щекочет темя…» (1922): «И вершина колобродит, / Обреченная на сруб» (ОМ-1. С. 124).

49

Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 5. О. Ронен сравнил эту строку со строками «Шевелящимися виноградинами / Угрожают нам эти миры» (Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. С. 107).