Большая перемена. Георгий Садовников

оторвавшись от созерцания бутербродов.

      У самого-то нос был красен, будто схваченный насморком, из ушей торчала вата.

      Я с опаской посмотрел на стакан – водка дробилась в его гранях зеленоватым светом, как и положено «зеленому змию», и забубенно ответил:

      – А мне что утром, что вечером, нет никакой разницы!

      – Я не о том, – возразил плешивый и потребовал от буфетчицы: – Забери у него это пойло, пока не поздно. Он же еще малец!

      – А пьет за свои. Закусывать будем? – спросила продавщица прежним скучающим голосом.

      – Мадам, это вы мне? Лично я пью не закусывая! – воскликнул я, прикидываясь оскорбленным. – Да я сейчас эту жалкую водчонку залью в един глоток! Я ее, ничтожную, одним махом! Для меня, любезные, стакан все равно что наперсток. Я ее глушу ведрами! Глядите: ап!

      И я точно сиганул в черную бездну – ухватил стакан всей пятерней и поспешно опрокинул в рот. В мое горло хлынул огненный поток, я задохнулся и исторг его себе на грудь. Меня сотрясал неистовый кашель, и все оставшееся в стакане само собой выплеснулось на пол.

      – Ну вот, – удовлетворенно произнес плешивый. Мол, этого и следовало ожидать.

      – Повторить? – невозмутимо спросила продавщица. Однако в ее темных апатичных глазах возник слабый интерес.

      – А ты, Дуся, не подначивай парня! – прикрикнул на нее плешивый.

      – Бла… кха, кха… благодарю, кха, кха… я сыт, – выдавил я сквозь кашель и, рассчитавшись, покинул «Дунай», так и не ставший для меня дном.

      Придется его, это дно, искать в другой части города, и я погнал себя на железнодорожный вокзал – там, как утверждали распутники с нашего курса, чуть ли не табунами водились продажные женщины. По словам тех же рассказчиков, это было самое подходящее место для успешной и, главное, безопасной торговли собственным телом, при появлении патруля находчивые дамы бросались на перрон, к поездам, – изображая благопристойных встречающих и провожающих, платочками махали вагонным окнам и туда же слали воздушные поцелуи.

      Я сжал в кармане пиджака тощую пачечку пятерок, трешек и рублей – весь мой скудный бюджет – и вошел в здание вокзала. Его огромный вестибюль так и кишел людьми, их тут сотни, а может, тысячи, они сновали туда-сюда и с багажом, и с пустыми руками, и в этой толчее было множество женщин – поди угадай: кто из них блюдет целомудрие, а кто предлагает себя за деньги всем кому не попадя. Не будешь же соваться к каждой с изысканным вопросом: «Пардон, мадам, вы, часом, не проститутка?»

      А дубовая вокзальная дверь впускала с улицы новые толпы народа, будто его здесь не хватало. Отворилась она и в очередной раз, и в здание несмело вступила сельская девушка в цветастом платке и приветливо сказала тысячеголовой гудящей массе:

      – Здравствуйте!

      – Здравствуйте, здравствуйте! Проходите и чувствуйте себя как дома! – ответил я за весь вокзал и, спохватившись, скрылся за спины