История болезни. Анатолий Александрович

лично, от выросшего на социалистическо-атеистической идеологии психотерапевта? Ещё ведь и у сестры матери сын болел шизофренией и рано умер, а эта болезнь передаётся по родственной линии. Кстати, Эдик, так звали моего бедного двоюродного брата, был очень умён, и даже во время болезни учителей подменял их – давая уроки. Он стал замыкаться в себе, не находя общих интересов со сверстниками, ну и… Так что, основания беспокояться были и ещё какие! А соседям моим, приходивших в недоумении от моих попыток разделить их самовосприятие на «я» и инстинкты, на" я" и навязанные стереотипы, только этого и нужно было, чтобы кто-нибудь авторитетный подтвердил им, в нелишний раз то, что самокопание и вера в совершенство души, Бога и прочую религиозную муть, все это – бредни нездорового мозга и мошенничество.

      Поэтому их долго не пришлось уговаривать понаблюдать за мной, приглашать к себе на чай и подсыпать таблеточки, те же, что и дома – горькие, вызывающие головокружение, возбуждение мозга и бессонницу. Я, даже зная их умысел, отзывался на их приглашения зайти в гости, я ведь не мог обойтись, как сейчас, без человеческого общения, да и голод не тётка… А орал-то я не на всех, а только на тех, кто совсем уж терял совесть, без особой нужды, к примеру, убивая и без того убитую дорогу – гоняя на тракторе в слякоть за спиртом в деревню, или в лесу брал на дрова лишь нижнюю часть ствола без сучков, а остальное просто бросал, замусоривая лес. Я-то вообще старался деревья не рубить, так сильно было моё сострадание к Природе: собирал сухостой и утилизировал остатки чужих порубок; позже, когда никого не осталось, дров стало немерено.

      В рабочие дни я оставался один, а после пяти дней одиночества, на выходные дачники подъезжали, – хотелось уже вкусненького пожрать, пообщаться. Я ведь не на халяву расчитывал, а кое-что делал у соседей в огороде в их отсутствии. Когда меня приглашали на чай я, смиряясь с мыслью о возможной записи наших разговоров для мозгологов и таблеточках, не без удовольствия шёл в гости. Однажды, кусок жареной рыбы был слишком уж горек, и выглядела хозяйка слишком уж беспокойной, вопросительно заглядывая мне в глаза, чтобы не понять причины… но я съел и спасибо сказал: а вдруг я ошибся! – но, все-таки, отойдя в туалет подальше, вызвал рвоту. В этой же семье, свекровь угостившей меня рыбой предложила мне салатик с майонезом, ненужно долго мешала и подала…вскоре я стал словно сильно пьяный, и ко времени, когда обычно ложился спать, у меня максимально возможно сильно заболела голова, – никогда: ни до, ни после, так не болела, и эта боль длилась до позднего утра. Я не спал. Это была адская ночь. От боли у меня даже перед глазами светилось. Больше я у неё ничего не брал, и даже ей не улыбался, если просила помочь – помогал, но без разговоров и не отвечая на благодарность. Ночь в аду подобна вечности. А к Лене, это её сноха, я ходил, и старался есть только то, что при мне из общего котла доставали и конфеты. С её мужем, любителем выпить и работягой, мы были в хороших отношениях, только оставшись с ним