И один в поле воин. Юрий Петрович Дольд-Михайлик

Шульц. – Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином.

      – Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? – с любопытством спросил Генрих.

      – Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?

      – Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.

      – До сих пор не было в этом потребности, – пожал плечами майор.

      – Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии.

      Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.

      – Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?

      Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.

      – Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.

      – Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? – голос майора срывался от возмущения. – К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.

      – Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?

      У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными.

      – Что? Что вы сказали? – наконец выдавил он.

      – Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив?

      – Мерзавец! – Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.

      – Спокойно! Вспомните, майор, – не повышая тона, предупредил Гольдринг, – я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.

      Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.

      – Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, – все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.

      – Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.

      – Чего вы от меня хотите? – прошипел Шульц.

      – Я хотел спросить вас, – спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, – приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить.

      – Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?

      – Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно