Стихи. Сергей Сорока

чилище ГВФ, в 1969 – Кировоградскую школу высшей лётной подготовки.

      С 1963 по 1966 работал в 118 лётном отряде на должности 2-й пилот Ан-2. С 1967 года по 1969 год работал в Полярной авиации в должности – командир Ан-2, в 1969–1970 – командир Ли-2. Участник ВШЭ-70 (Высокоширотной экспедиции). С 1970 по 1975 – командир Як-40 в Барнаульском авиаотряде, с 1975 по 1980 – в Колпашевском ОАО (Объединённый авиаотряд) в должности пилот-инструктор Як-40. Общий налёт составил 11800 часов. С 1980 по 1993 работал в наземных службах Барнаульского авиапредприятия, прошёл путь от дежурного диспетчера по перрону до СЗНА (Сменного заместителя начальника аэропорта). С 1993 по 1999 работал на ТВ «Спектр» – в качестве журналиста, был автором и режиссёром программы «Пушкин и Поэт…».

      Писать начал, когда ещё писать не умел, наговаривал. Бабушка Варвара Ивановна заметила и попросила ей прочитать. Я прочитал. Она сказала, чтобы не читал отцу. А я и ему прочитал, он мне влепил подзатыльник за матерное слово. С тех пор в стихах их стараюсь не употреблять. В деревне распевали мои частушки. Написал стихотворение в 12 лет и отправил в местную газету, пришёл ответ, что стихотворение понравилось, отдают в печать. А напечатали его через 42 года в «Вечернем Барнауле».

      Нацеплю

      Нацеплю я медаль ветерана

      и пойду по столице гулять —

      дифирамбы польются с экрана,

      на него удивятся, поглядь,

      из деревни, которой уж нету

      с выпендрёжем отважный мужик,

      что мотался по Белому Свету,

      а теперь – под оградой лежит.

      Загорает на солнце зимою,

      он лопатит невыпавший снег

      и беседует часто со мною

      ординарный, но всё ж человек.

      Он весёлый и трижды ударник

      комтруда безответственно был.

      И, наверное, Божий избранник,

      что летает, хотя и бескрыл.

      Мне б зажечь свечу

      Настроенье нулевое,

      словно видимость в туман.

      Снова в роли я изгоя.

      Бродит ночью караван

      звёздный без Луны и Марса.

      Я любуюсь и молчу,

      и далёк давно от фарса.

      Мне б зажечь в ночи свечу —

      осветить пространство грусти…

      …пусть мерцает огонёк.

      Может быть, надежды в чувстве,

      чтоб себя найти бы мог.

      Поносили

      Совершает бег Россия —

      все четыре колеса,

      и меня все поносили,

      и чернела полоса

      за спиной моих рассветов

      перед вызовом эпох —

      никаких в судьбе секретов.

      (Сохнет, расширяясь, мох).

      На весёлом солнцепёке

      не кружится голова,

      переплавлена опока,

      затвердела синева.

      И луна по ней под утро

      развлекается в сини,

      словно бы из перламутра

      на столбах горят огни.

      Недавно обнаружил

      И дождь, и снег, и снова лужи

      в природе, в душах – чернота,

      недавно с грустью обнаружил,

      что всюду стонет пустота:

      то вдруг она пургой завоет,

      не вдруг метелью запоёт,

      да и сердце что-то ноет,

      наверно, просится в полёт

      по-над извивами тревоги

      за состояние души,

      советуют друзья, как боги:

      «В зародыше её души

      тоску по истине сермяжной».

      Пусть сыплет дождь, хотя бы снег

      пушистый или даже влажный —

      им недоволен человек.

      Из неизвестных состояний

      стремится вырваться с утра,

      с началом истинных исканий.

      Так не мешайте, фрайера!

      Во мне к вам нету неприязни —

      я весело смеюсь в стихах,

      как будто парень из Рязани,

      его я потерявший страх.

      Безметелье

      На безрыбье рак за рыбу,

      безусловно, не сойдёт.

      Я, наверно, сдвинул глыбу —

      недалёкий идиот —

      оттого хожу как гоголь,

      то есть гоголем хожу.

      Осень лужи льдами холит

      и выходит на межу,

      за которой снег с морозом,

      безметельная пурга,

      что сидит в душе занозой,

      непонятно – на фига

      нам