Разбой. Петр Воробьев

танцующие синие козы, играющие на гудках и дудках чёрные медведи в красный горошек, жёлтые мыши, куда-то волокущие пьяного белого в розовую полоску кота с розовым винным мехом в лапах…

      Слабый ветерок нёс тепло, влагу, портовые запахи водорослей, рыбы, гниющего дерева, и дополнительную южную отдушку за счет того, что где-то неподалёку позабыли что-то вонючее и дали ему протухнуть. Йарфсветсфьордская гавань пахла совсем не так – дёгтем, копчёной рыбой, душистой трубочной маку́бой[45], и крепким свежезаваренным ергачом. Сигурвейг вздохнула. Вдоль безумно раскрашенных домов, под несколькими навесами стояли торговцы – зеленщик, молочница, пара мясников, и продавец грибов. С зеленщиком говорил Скапи, с недавних пор кок корабля «Фрелси три дюжины пять». Судя по нечленораздельным из-за расстояния, но явно недовольным воплям, торг не ладился. С соседнего пирса, где несколько матросов конопатили швы в палубе крутобокой шхуны, то же неблаговонное дуновение донесло стук колотушек и обрывок заунывной песни:…Брызги солёные – живо утри. Вынеси нам пирогов поскорее. Тридцать и три, тридцать и три. Выкати, бабка, баклагу вина – Невысока у винишка цена. Выкати ты нам винишка дешевого – Солоно море, вода нам пресна…[46]

      Чтобы голова перестала кружиться, Сигурвейг опустила взгляд долу, оглядев жалкую кучку пожитков, сложенную у вытесанного из незнакомого темного дерева поребрика, отделявшего настил по краям пирса от мостовой посередине – обшитый шкурой ларь с колёсиками и ручкой, парусинный заплечный мешок, укрепленный лахтачьей кожей, да неподъёмная скатка из ушкуевой шкуры. В скатку были завёрнуты фотографии трёх поколений и древняя семейная сага на тюленевом велене[47], а ушкуя добыл На́рфи за три года до того, как родилась Ирса. Вспомнив Нарфи, Сигурвейг начала плакать, едва успев сама собой возмутиться перед наплывом слёз: когда ж это кончится, как будто кран в голове открывается! Как в насмешку, вдоль поребрика шла бронзовая решётка для стока воды. Вдове показалось, что из темноты под решёткой кто-то на нее смотрит – то ли крыса, то ли просто наваждение меланхолии. Не замечая внезапной печали матери, Ирса, сидевшая на ларе, продолжала читать вслух из только что ей добытой тетрады-путеводителя:

      – Многие говорят, что гейто́ния Экво́ли названа так… Матушка, что такое «гейтония»?

      Стараясь, чтоб голос не дрогнул (зачем еще сиротку огорчать?), Сигурвейг объяснила:

      – Это часть города, как в Йа́рсветсфьорде были концы. Рыбачий или Плотницкий. У каждого конца свой тинг.

      Болтая ногами, Ирса внедрилась еще глубже в строение сложносочинённого предложения, написанного вроде и не по-этлавагрски, но узнаваемо по-этлавагрски витиеватого:

      – Гейтония Экволи названа так в честь предместья Ологи́та, называвшегося Айкаву́льф, откуда в законоговорительство Вальми́ры, дочери Добру́ты, переправились многие поселенцы… Упоминание стародавней законоговорительницы все-таки свидетельствовало,

45

Макуба – растение, сушёные листья которого некоторые курят или жуют, отчего хорошо им не становится.

46

Старинная бретонская баллада в пересказе Вероники Долиной.

47

Велень – род пергамента.