О котах и людях: О маках и пижме. Книга 1. Марина Аницкая

глубокий, протяжный звук. Он раскатился по комнате и затих. Она нажала еще одну. И еще.

      Звуки были гладкие, округлые, увесистые, каждый ложился в комнату, как обкатанный водой голыш, который подбираешь, чтобы размахнуться и бросить в реку. Чем правее, тем они становились зыбче и мельче, хотя оставались такие же круглые. Перебирать клавиши по одной было все равно что шагать по лестнице. Керидвен добралась до края. Лестница кончилась. Тогда она попробовала быстро-быстро перетаптывать по ней всеми пальцами. Раздалась дробь, и Керидвен засмеялась. Если набрать горсть песка и сыпать в бочку с дождевой водой – получается такое же. Только тихо.

      Она попробовала еще раз. И еще раз. Звуки скакали, как солнечные зайчики по лужам. Керидвен вскинула голову от удовольствия – и вдруг увидела, что в дверях стоит и смотрит на нее Эльфин.

      Он не успел отвернуться или опустить глаза – и взгляд ударил ее, как нож под сердце. Такой светлый, такой невыносимо распахнутый, что из нее вышибло дыхание. Никто в тварном мире не может, не должен так смотреть ни на кого, и уж тем более – на нее. Но сказать об этом – означало разбить это мгновение, и это было невозможно. Это было бы предательство.

      Медленно, как во сне, не чуя под собой ног, не слыша ничего, она подошла и положила ладонь ему на глаза. Эльфин опустил веки – ресницы щекотнули ладонь изнутри – и только тогда она смогла выдохнуть и вдохнуть снова.

      Эльфин молча прижал ее к себе – так, будто она могла куда-то деться.

      Керидвен зажмурилась. Внутри у нее ворочалась чудовищная, свинцовая нежность и чудовищная, тяжелая жалость, невыносимая в своей безнадежности.

      Эльфин всегда был такой… такой сильный. Такой красивый. Такой уверенный. Невыносимо было видеть его таким… освежеванным. Невыносимо было знать, что она тому причиной. А дороги назад не было.

      – Ты поэтому всегда жмуришься? – спросила она шепотом.

      Она ощутила, как Эльфин кивнул.

      – Весь мир в тебе. Весь мир, каким он был до Падения.

      Что на это можно было ответить?

      – Я… я не знала, что так можно, – с трудом выговорила она.

      – Керри, радость… Я поклялся любить тебя. Мне можно.

      За огромным окном в саду роились белые мухи. По стеклу выступили узоры – как голубиные перья. Свет был серый и мягкий, как кошачье горло. Керидвен приложила палец к стеклу – остался круглый след.

      Эльфин лежал на софе, уперев в грудь маленькую деревянную арфу, и тренькал струнами, глядя в потолок. Он мог так часами, ему не надоедало.

      – У вас справляют Рождество? – спросила Керидвен.

      – Рождество? Нет. Да и рано еще.

      – Да как поймешь – рано, не рано… Замело все.

      – Еще и Самайна не было. – Он нахмурился, будто что-то вспомнив.

      Эльфин сел. Брлюм, жалобно сказала арфа.

      Он отставил инструмент в сторону и принялся шарить на столе в груде нот, неочиненных карандашей и прочей изящной мелочи. Отрыл круглое зеркало размером с тарелку и принялся крутить в руках.