28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто. Давид Зафир

усмехнулся он.

      – А тебя как зовут? – поинтересовалась я.

      – Не Мира, – ухмыльнулся он, бросая полотенце на пол.

      – Дурак, – буркнула я.

      – Это тоже не мое имя. – Он заухмылялся еще шире.

      – Балбес?

      – Многие зовут меня скотиной.

      – Надо же, с чего бы это. – Я тоже усмехнулась.

      – Совершенно не разбираются в людях, – ответил он, и глаза у него при этом дерзко сверкнули. Он взял иголку с ниткой и пообещал: – Я назову тебе свое имя, если не будешь орать.

      – Отец мне всегда конфетки давал за храбрость.

      – Конфет у меня нет, зато есть немного яблочного сока.

      Яблочный сок? Фантастика!

      – Это меня интересует даже больше, чем твое имя, – сказала я, глядя, как он вдевает нитку в иголку.

      – А вот сейчас обидно было, – ответил он и скорчил оскорбленную гримасу.

      – Если я начну расспрашивать, чем вы тут занимаетесь, – проговорила я, – ты снова сочтешь меня немецким агентом? Или просто любопытной девчонкой?

      Он бросил на меня быстрый испытующий взгляд и ответил:

      – Просто любопытной, – и вонзил иголку в кожу.

      Боль была чудовищная.

      Может, кое-какой опыт обработки ран у него и имелся, но все же он далеко не врач, и его сноровка оставляла желать лучшего.

      – Ну? – сказал он и вонзил иглу снова.

      Мне хотелось кричать от боли, но я стиснула зубы еще крепче, чем при промывании раны.

      – Ты собиралась какие-то вопросы задавать. – Третий стежок.

      Вопросы… Вопросы – дело хорошее. Вопросы помогают отвлечься. Но в моем затуманенном болью мозгу только одно и мелькнуло: а ты танцевать умеешь? Перед внутренним взором я увидела Стефана, кружащегося со мной под Night and day.

      К счастью, у меня хватило ума этот вопрос не озвучивать. Какой уж из него танцор, из этого благородного спасителя с розой в руке? Он хладнокровно убил бы меня, если бы мне не удалось убедить его, что я не шпионка.

      И чтобы такой вот тип танцевал? Это же просто смешно, Мира! И сама ты смешна. Ему бы только пляски на костях. Да и тебе плясать только в розовых мечтах!

      – Сколько вопросов разом, – поддел Стефан, поскольку я продолжала молчать. – Неужто так больно?

      Вместо того чтобы согласиться с этой версией, я наконец выдавила:

      – Масада?

      – Масада? – Он так удивился, что даже шить перестал.

      А я, обрадовавшись передышке, кивнула на газету:

      – Стоять насмерть?

      – Да, стоять насмерть, – без колебаний подтвердил он. – Немцы всех нас перебьют. Без исключений.

      Я посмотрела ему в лицо, в глаза – похоже, он действительно в это верил.

      – Но это… это же безумие, – пробормотала я. Пусть даже немцы распоясались после Кровавой ночи – все равно невозможно себе представить, как можно уничтожить все население гетто.

      Голубые глаза Стефана гневно сверкнули, словно своим «безумием» я оскорбила его религиозные чувства.