Пацаны: конец истории. Михаил Дмитриев

вырывалось что-то мерзкое. Я как-то посмотрел на это – б-р-р-р!

      Там, на улице, я взглянул на небо и увидел, что звезды кружатся с тошнотворной быстротой. Я умирал от понимания того, что разорвал столько судеб, стал причиной такого множества страданий. Я прошел через боль этих людей, проникся ею, впитал ее. Мной овладело нечеловеческое чувство жалости к жертвам. С Ширяевым вышло очень жестоко. Я видел и его, был им, вместил в себя его муки. Поэтому сейчас его узнал.

      Иногда в этой безумной кошмарной свистопляске случались просветы. Это было похоже на лучи света, которые прорезают кромешный мрак. Они сияли величием и райскими красками – я видел перламутровые облака, ультрамариновое небо, лазурные воды. Это были настоящие мир и жизнь. И осознание, что я привнес в эту красоту боль, слезы, кровь и дерьмо, – размозжило, растерло меня. Я снова стал умирать, и мне помог шаман, он полил мне голову водой. Я на него взглянул и увидел этого человека стоящим на фоне живописного, чудесного плато. И это меня даже не удивило, хотя точно знал, что мы находимся в хижине для церемонии.

      В таком состоянии я дожил где-то до 5–6 часов утра. Затем меня еще раз сильно вырвало – как показалось, какими-то черными змееподобными существами… И потом начало отпускать. Опять закрутились образы, краски, но в этом калейдоскопе я ощущал чье-то присутствие, как будто изучающее меня изнутри. В потоке обрывчатых картин и замысловатых узоров моя душа услышала четкий женский голос. Вот что он сказал: «Ты знаешь и предупрежден. Анаконда видит тебя и в любой момент убьет, когда захочет и как захочет».

      – Явная бесовщина!

      – Я слышал, что верующие легче переживают действие аяваски, они могут читать молитвы. Но я атеист, мне некого было просить о помощи. Считается, что церемонию аяваски можно еще несколько раз повторить. Русские, как мне сказали, наиболее устойчивы к аяваске и выдерживают с десяток церемоний. Знающие люди рассказывали, что каждая из них не похожа на другую, но мне хватило одной, больше не способен в себя вместить. Это самое сильное и страшное впечатление в моей жизни. Стресс, потрясение, тяжелый удар, от которого я как бы проснулся и почувствовал себя легче и свободней. По-иному стал относиться к миру и к природе.

      – Я и вижу: фотографируешь цветочки, кормишь птиц, скоро начнешь отпускать в небо жучков, мух, пойдешь обнимать деревья, будешь говорить, что они – твои братья.

      – Прошла неделя после церемонии, и я до сих пор под впечатлением.

      – Короче, под кайфом! Так все описал! У меня сердце защемило, в горле комок!

      Вениаминыч не посчитал нужным реагировать и на эти едкости. Он рассказывал сам для себя, стремясь уяснить пережитое. Ему казалось, что он ухватил какие-то детали пазла и, наконец, стал складывать цельную картину. В его мозгу пришли в движение некие процессы, которых ранее он не ощущал.

      К их столику подошел менеджер ресторана – похожий на гиппопотама массивный лысый негр в белом костюме, в часах на синем ремешке и очках в синей оправе. Его толстенный,