Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны. Яков Клоц

в Ленинграде, выразил искреннее восхищение правдивостью, с какой Солженицын изобразил сцену работы. В интервью газете «Известия» Бурковский сказал:

      …Это хорошее, правдивое произведение. Любому, кто читает повесть, ясно, что в лагере, за редким исключением, люди остались людьми именно потому, что были советскими по душе своей, что они никогда не отождествляли зло, причиненное им, с партией, с нашим строем. <…> И еще одно ценю я в повести Александра Исаевича: как правдиво описан наш труд. Он был тяжел, изнурителен, но не унижал нас. Ведь подспудно мы сознавали, что и здесь работаем для Родины186.

      Впрочем, сам Солженицын всячески старался откреститься от соцреализма, называя его «клятвой воздержания от правды»187 и отказываясь признать, что без соцреалистической маски, которую он ловко примерил, чтобы не выбыть из игры, ему бы не удалось добиться того, чего он в итоге добился. Уже в изгнании в письме Копелеву Солженицын обвинил бывшего друга, в заключении вместе с ним работавшего в «шарашке» в Марфине и послужившего прототипом Льва Рубина из романа «В круге первом», в том, что тот забраковал его произведения как соцреализм. «Но неужели ты забыл, – ответил ему Копелев, – что для меня в те годы понятие „соцреализм“ было весьма одобрительным?»188 Копелев добавил, что «ни одинок, ни оригинален» в такой оценке творчества Солженицына: Генрих Бёлль, высоко ценивший Солженицына, называл его «художником-обновителем социалистического реализма», а Георг Лукач трактовал «Ивана Денисовича» именно как соцреалистическую повесть, способную обновить и усовершенствовать метод социалистического реализма189. Не то чтобы до таких читателей Солженицына, как Бёлль и Лукач, «не дошло»190, как выразился Ричард Темпест, но под маской соцреализма – в особенности в эпитете «почти счастливый», которым описан день Шухова, – скрывалось куда больше правды о лагерях, чем казалось на первый взгляд. Именно умелое использование эзопова языка, сочетание правдивого и дозволенного позволило Солженицыну совершить этот бесспорный прорыв, как и сама повесть «до такой степени потрясла читателей отчасти потому, что ее формы были им хорошо знакомы», не говоря уже о шаблонных и просто фольклорных элементах191. Чтобы получилось нечто большее, нужен был не только иной лагерный опыт самого автора (такой, например, как у Шаламова), но и иной литературный метод, не столь скованный требованиями соцреализма.

      Солженицын настолько тяготел к соцреализму, что, по словам Марка Липовецкого, на художественном уровне осуществлял то, с чем боролся на идеологическом192. Но в этом изящном противопоставлении есть одна проблема: социалистический реализм не просто художественный метод, поэтому он никогда и не поддавался точному определению, так и оставшись расплывчатым понятием, несмотря на его ключевую роль в советской культуре. Размышляя о триумфальном вхождении Солженицына в литературный истеблишмент

186

Паллон В. Здравствуйте, кавторанг! // Известия. 1964. 14 января. С. 4. Разумеется, не исключено, что Бурковского вынудили отвечать так, как он отвечал, возможно, поставив условие, что только так он сможет сохранить за собой почетную должность куратора музея на «Авроре». Верно и то, что это интервью в «Известиях» «представляло собой идеальную пропаганду для Ленинской премии», на которую выдвигали Солженицына (Scammell M. Solzhenitsyn. P. 482). Вот как, однако, сам Солженицын поясняет образ кавторанга в своей повести: «Главное, чего требовал Лебедев, – убрать все те места, в которых кавторанг представлялся фигурой комической <…> и подчеркнуть партийность кавторанга (надо же иметь „положительного героя“!). Это казалось мне наименьшей из жертв. Убрал я комическое, осталось как будто „героическое“ <…> Немного вздут оказывался теперь протест кавторанга на разводе (замысел был – что протест смешон), однако картины лагеря это, пожалуй, не нарушало» (Солженицын А. Бодался теленок. С. 41).

187

Солженицын А. Бодался теленок. С. 15.

188

Копелев Л. Письмо Солженицыну // Синтаксис. 2001. № 37. С. 92. Ответ Копелева написан в Кельне между 30 января и 5 февраля 1985 года. Письмо Солженицына, как и бо́льшая часть его личной переписки, недоступно. Решетовская вспоминает, что Копелев даже назвал «Ивана Денисовича» «типичным производственным романом» (см. Scammell M. Solzhenitsyn. P. 408). Не слишком лестно отозвался о повести и Дмитрий Панин, еще один солагерник Солженицына по Марфину, а затем по Экибастузу, прототип Дмитрия Сологдина из романа «В круге первом». В письме Копелеву из Парижа от 5 мая 1981 года Панин писал: «А вот фальшивый Иван Денисович – выдумка, да к тому же бездарная. Я никогда не встречал таких за все свои 16 лет» (Lev Kopelev Papers. Fond 3. Center for East European Studies). См. воспоминания Панина: Панин Д. Записки Сологдина. Франкфурт: Посев, 1973 (первое русскоязычное издание), а также другие его книги: Панин Д. Солженицын и действительность. Париж, 1975; Панин Д. Лубянка – Экибастуз: Лагерные записки. М.: Скифы, 1991.

189

См., например: Бёлль Г. Предисловие к «Раковому корпусу» / Пер. с нем. С. Фридлянд // Бёлль Г. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. Повесть; Роман; Рассказы; Эссе; Речи; Лекции; Интервью. 1964–1971. М.: Худож. лит., 1996. С. 691–695; Лукач Д. Социалистический реализм сегодня // «Ивану Денисовичу» полвека: Юбилейный сборник. 1962–2012 / Пер. с нем. Ю. Гусева; сост. П. Е. Спиваковский, Т. В. Есина. М.: Русский путь, 2012. С. 254–276. В рецензии на «Архипелаг ГУЛАГ» Бродский называет Солженицына «гением „социалистического реализма“», иронически замечая: «Если советская власть не имела своего Гомера, в лице Солженицына она его получила» (Бродский И. География зла // Литературное обозрение. 1999. № 1. С. 5).

190

Tempest R. Overwriting Chaos. P. 534.

191

Ibid.

192

Ibid.