Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 3. Идентичность. Валерий Алексеевич Антонов

которые считаем истинными.

      Если это так, то мы, конечно, можем говорить о «нормативных законах, которым должна подчиняться деятельность познания, чтобы достичь цели познания», как говорит Убервег. Выведение означенных законов из этого принципа у Убервега фактически также отсутствует – ведь предпосылка, что это именно формы существующего, должна быть сначала доказана – и вообще невозможна. Давайте сформируем ясное представление о том, каким образом их можно было бы вывести. Из природы данного материала и его назначения я могу вывести законы, по которым я должен его готовить и обрабатывать. Но истина – это не объект, который можно получить и который я мог бы рассмотреть, прежде чем приступить к работе, чтобы сделать его своим или каким-то образом изменить. Даже если мы вовсе не отрицаем объективную истину, а с готовностью признаем, что реальность соответствует нашим мыслям, мы можем лишь воздать хвалу мудрости или доброте Творца, сделавшего наш образ мышления столь соответствующим этому Бытию. Если же мы допускаем возможность того, что реальность вне нас может иметь иную природу, чем нам представляет ее наше мышление, то мы не можем поступить иначе, как продолжить наш привычный образ мыслей и называть истиной то, что было произведено без противоречий по этим законам, а ошибкой – то, что противоречит этим законам непосредственно или после многократного посредничества. Насколько мало мы способны следовать за мыслью о реальности, совершенно отличной от нашего мышления, и составить хотя бы малейшее представление об этом состоянии, настолько же мало мы могли бы изменить наше мышление с его основными законами, настолько же мало мы способны подчиниться известным законам как «нормам» или отказаться от них. Если пренебречь правилами научного метода, то остается только один нормативный закон, только одна норма – это безграничная любовь к истине, которая обращает наше внимание на каждый импульс в нас, могущий повредить работе мысли, прежде всего тщательно устраняет влияние наклонностей, предрассудков и тщеславия и затем позволяет нам собрать все наши силы.

      Что следует думать о «реальном значении» нашего мышления, очевидно. Оно столь же велико, как и значение сознания самого себя, и только когда мы сомневаемся в последнем, мы можем начать сомневаться и в первом. Но если мы разорвем естественную связь и объявим этот прекрасный мир, который мы видим, слышим, чувствуем и узнаем, нереальным в пользу реальности, которая находится за ним или внутри него, субстанции, нуменона или вещи-в-себе, то для меня, как и для любого другого, будет невозможно искусственно преодолеть произвольно открывшийся разрыв. Если мы попытаемся выйти за пределы того, что мы воспринимаем и мыслим, то первый же шаг приведет нас к единственно возможной мысли о причине. Другие могут поставить перед собой задачу довести эту мысль до конца; нам же предстоит сначала увидеть, как этот мир –