Роман в Костромской. Владимир Платонов

p>Владимир Платонов

      Мама собиралась на Кубань к тёте Любе, и я вдруг решил навестить родные места… Долетев до Краснодара, мы пересели в маленький самолётик Краснодар – Лабинск¹, с посадкой

      в Армавире. В самолёте я увидел молодою девицу непримечательную особо ничем, кроме стати и молодости, и ради развлечения начал за нею ухаживать. Я узнал, что она из Камышина, до революции и до войны славившегося своими арбузами, и стал напрашиваться на арбузы к ней в гости. Она не возражала и дала мне свой адрес, и мы договорились, что в следующем году я к ней приеду… В Армавире она выходила; я подготовил свой аппарат, и мама нас на площади возле армавирского аэродрома сфотографировала на память. Осенью, вернувшись в Луганск, я отослал ей письмо и отпечатки, но и тут ответа не получил. Не везло мне на Волге. Поездка в Камышин на арбузный сезон откладывалась на неопределённое время.

      Прилетев в Лабинск, мы отправились дальше, на хутор, погостили у Нади и Сергея Дядьковых, познакомились с их прелестными дочками Анютой и Галей. Вместе с ними мы выбрались посмотреть на Лабинск. Преобразованный в город он не изменился ничем, только базар стал значительно меньше, и прежнего буйства не было у него. Улица Красная посвежела, стала зеленее и чище. Домики на ней были всё те же, небольшие дореволюционные двухэтажные в основном, изредка – трёх. Деревья вдоль улицы, раньше не замечаемые мною, разрослись, отчего вся Красная превратилась в прохладную тенистую аллею. По Красной влево (по теченью Лабы) мы дошли до конца, до распахнутых решёток ворот городского парка, прикреплённых к кирпично-алебастровым пилонам в стиле сталинского ампира. Это был тот самый сад, где когда- то я учился в г-образном приземистом здании школы у зловредной гречанки и откуда уехал с табелем за первое полугодие, заполненным двойками.

      Сад тоже разросся, стал неузнаваем совсем, и я не нашёл в нём здания школы, может быть её снесли, а может она укрылась в густых зарослях сада. Было грустно. Как же всё это было недавно, как же всё это было давно… Сад «облагородили» дорожками, посыпанными жёлтым песком, и непременными алебастровыми вазонами на прямоугольных тумбах и назвали парком. Женщины с веслом, однако, в нём не было.

      …В Костромской мы остановились в тётиной хате, крытой соломой. К одной комнате с сенцами, что раньше была у неё, она пристроила горницу на деньги, присланные мамой из Междуреченска. В первой комнате с полом из широких некрашеных дубовых досок стояла русская печь, стол и кровать тёти Любы. Во второй, в горнице то есть, были две кровати с постелями. Вот и вся обстановка. Да, и пол там был земляной, глинобитный. На пол не хватило присланных денег. Почему мне об этом в своё время ничего не сказали?..

      …за двором на полянке, вытягивая длинные змеиные шеи, злобно шипели гуси. А во дворе за плетнём бегали и маленькие жёлтенькие цыплятки, поклёвывая рассыпанное пшено, и степенно вышагивали голенастые цыплята постарше, уже оперённые, важно изображавшие из себя взрослых кур. Одному из них, бедолаге, жизнью пришлось поплатиться в связи с нашим приездом – взмах топора над колодой, и в руках тёти Любы трепещет тушка, обезглавленная твёрдой рукой… Борщ с молодою курятиной был бесподобен. Вообще, вкуснее тётиного борща я не ел, у неё был особенный дар. Мама тоже неплохие варила борщи, и из тех же продуктов, а всё-таки не такие. В чём тут дело?.. Необъяснимо.

      Первые дни прошли, как водится, в походах к родне. Побывали мы и на горе у Платоновых, живших выше дома когда-то трепетно любимой мною Жени Васильевой. А я даже и не вспомнил о ней. Всё бесследно проходит с годами… У Платоновых, как и в дни былые, – пышные горячие оладьи, которые мы окунаем в поставленные перед нами тарелки с жёлтым тягучим мёдом со всеми запахами степных цветов.

      Следующий поход был в противоположную сторону. Навестили тётю Веру Заховайло. Она жила в доме одна – все разъехались. Сама по-прежнему работала дояркой на молочно-товарной ферме. Младшая дочь её Мария, от несостоявшейся близости с которой я испытал первые страхи

      ¹ Лабинская получила статус города.

      плотской любви, много лет работала в шахте на севере, в Воркуте. Там она получила квартиру, там и жила. Жизнь у неё не сложилась. Муж её, Демьян Стародубцев, бросил её с маленьким сыном. Душевное потрясение привело Маню в психиатрическую лечебницу, где её довольно быстро поставили на ноги. После этого она и уехала из Костромской вместе с сыном, Юрой, по- видимому, ни у тёти Веры, ни у Дядьковых его я не видел.

      Будучи на верхнем краю станицы, прошли мы мимо знакомого дома с огромным тутовником, где мы жили в сорок шестом, и направились к тёте Паше, жене старшего маминого брата Сергея, того, что был председателем ревкома в станице, а затем комиссаром бригады, и кого на куски белые саблями порубили в Лабинской или Костромской. Страшное, безумное дело – братоубийственная война. Упаси бог Россию от её повторения…

      После гражданской войны, в начале нэпа, овдовевшая тётя Паша вышла замуж за зажиточного казака, родила ему четверых детей, но грянуло сталинское раскулачивание, всю семью выслали на Северный Урал, в Нижний Тагил, где муж её на лесоповале и сгинул. Тётя