Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник). Марлена Рахлина

ответа, ни привета,

      одна тоска…

      Пришли восьмидесятые, и вновь есть повод написать:

      В который раз уверенно и четко

      в пейзаж наш бедный впишется решетка…

      Это действительно многопудный труд – иметь в своей неотвязной памяти и в сознании «изгаженное детство» и то, что было потом: «лагеря, лагеря, лагеря, пересылки, этапы, вагоны»… И видеть, как «скользнув между тюрьмою и войной, исходит жизнь»…

      Скажут: такими были судьбы ее близких, ее друзей, достаточно большой части ее поколения. Это верно, но далеко не каждый пишущий (в ее поколении в особенности) вводил подобное в свой поэтический мир. Нет, и судьба не случайность для личности, и друзей человек – выбирает сам, и что именно из личного опыта становится явлением поэтической судьбы – дело выбора для поэта.

      Она выбрала – знать, из-под каких развалин говорит, не отворачиваться от всенародной беды, понимать до конца, что с нами происходило и происходит. Она в 1962 г. написала стихи о новочеркасской трагедии. На такое могли тогда отважиться единицы. Она тогда же писала о той «игре», которую навязывали народу, и о ее дирижерах:

      Под топот сапог и под шепот параш,

      от подлого страха немея,

      скажу дирижеру, что стал он палач.

      А большего я не умею!

      Не в пример другим, М. Рахлина достаточно рано поняла фальшь той игры, в которую был втянут весь народ, и из-за этого, что и вовсе не типично для ее поколения, испытывала отвращение к главным, а потому для многих неприкосновенным символам советской действительности:

      Перед тем, как стану пыль,

      слышу звон на башне Спасской.

      Слишком живо – если сказка.

      Слишком жутко – если быль.

      Видно, ясно представляла она себе, как становятся лагерной пылью под бой курантов.

      Была выбрана поэтическая судьба такая, когда поэт берет на себя всю без остатка боль своего поколения, а значит, и «кровавых смертей миллионы». Поэт выбирает – не промолчать, когда «исходит жизнь в молчанье, взаперти», даже зная, что никого не поразят твои слова, что тебя не услышат, поскольку

      И так который год подряд

      так гулко, так неутомимо

      над вашей жизнью бьет набат,

      над вашей гибелью – набат!

      А вы, смеясь, идете мимо.

      С какого-то поворотного пункта появляется потребность сказать о том, о чем прежде молчали, сказать – пусть невнятно, пусть без надежды на непредвзятое понимание:

      Когда за твоими плечами

      вся жизнь плюс еще года два,

      словами сказать о молчанье –

      судьба твоего естества.

      Ты речи туманные свяжешь

      небрежным вниманьем минут…

      Молчи! Все равно не расскажешь,

      а скажешь – тебя не поймут.

      А скажешь – вернуться обратно

      высоким словам не дано,

      все будет невнятно, превратно

      переврано, превращено.

      И только одно будет точно

      и крепко сидеть на мели,

      что