Месть палача. Виктор Вальд

острия самого грозного из оружий прикрепили по две восковые свечи. Справа от воинов разместились домочадцы, слуги и те из зависимых поселян Мелесия, что укрылись в надежном доме хозяина при появлении разбойников. Многие из этого крыла, ставшего на молитву, были вооружены. Те, кто находился на другую сторону от стройных воинских рядов, в основном держали в руках увесистые палицы и епископские посохи.

      Едва на колоннадную галерею из дверей дома ступила нога православного предстоятеля по головам взволнованного народа пошли волны. Тут же на перекладинах копий вспыхнули свечи, отразившиеся на полированных шлемах и доспехах многочисленными звездочками. Столь многочисленными, как и те, на небесах, что набирали свет, прогоняя сумерки.

      Едва удержавшись от широкого шага на краю ступени, патриарх Каллист не спешно перекрестил собравшихся, и громок выкрикнул:

      – Не в добрый час собрал нас Господь на эту вечернюю молитву. Укрытые телами в доспехи, вы открыты душою пред нашим Создателем, и со словами веры и благодарности к нему, предстаем пред ним на коленях.

      Мягко опустились на колени правое и левое крыло собравшихся. Дружно лязгнув оружием, на железо стал воинский центр. В нескольких шагах, позади их спин, опустились на одно колено чужеземцы христиане. За ними, едва не распростершись на земле, поклонились единому богу несколько мусульман.

      Пред молитвой воинской замерло все живое. Даже ветер лег на выжженную траву, чтобы трепетом листьев и скрипом вековых стволов не нарушить торжественное молчание. Даже бессмысленные и бездушные цикады прекратили свое бесконечное пение. Даже сторожевые псы отвернулись от полной, ослепительно прекрасной луны, уткнувшись носами в сложенные передние лапы.

      – Заступник мой и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него, – громогласно с долгим припевом привычно забасил патриарх Каллист. – Только он избавит от сети ловчей, от слова мятежного, под крылом его укрывшись, оружие отведет от тебя истина Его. Не убоишься от страха ночного, от стрелы, летящей во дни, от вещи во тьме приходящей, от страха и беса полуденного…

      Чуть замер голос предстоятеля православного. Почудилось ему от леса шум печальный, да как будто вспыхнул пожаром длинный язык. Вспыхнул, погас, да опять вспыхнул. От того, еще трубнее зазвучал голос опального патриарха:

      – …Не придет к тебе зло, и рана не коснется телес твоих, яко Ангелам Своим заступит Всевышний и сохранит во всех путях твоих ратных. На руках возьмут тебя, да не приткнешь о камень ногу твою, на аспида и василиска наступивши и попирая льва и змею…

      А шум все нарастал. Теперь уже отчетливее были слышны приближающиеся звуки. То лязгало оружие, кричали сражавшиеся, молили о пощаде поверженные и страшно вопили раненые. Теперь уже никто из слушавших воинскую молебен не мог удержать в теле волнение. Только громкий и торжественный голос первосвященника приковывал колени к каменным плитам двора.

      – …На тебя уповаю, на силу твою, что даст мне, прикроет и укроет. Воззовет