Зеленые тетради. Записные книжки 1950–1990-х. Леонид Зорин

лучшего и желать нельзя. Разумные, выдержанные, деловые.

      – В ревизионную комиссию намечены товарищи – Д., Е. и Ж.

      Ф.: Тоже бесспорное предложение. Все трое – очень надежные люди. Точный, безукоризненный выбор.

      Это была не только истовость, даже не братание с властью и больше, чем очередная присяга, – некий вдохновенный оргазм. Меж тем не будь он так упоенно, так самозабвенно серьезен, Швейк позавидовал бы этому цирку.

      – Мне не нужен порядочный человек, – сказала писательская дочь. – Мне нужен великосветский подонок, цинично относящийся к жизни.

      Такое использование газетных клише тоже вполне в швейковском духе. Девушка была неглупа.

      С древнейших времен до нынешних дней живем в рабовладельческом обществе.

      Дама с трепещущим внутренним миром.

      И Ходасевич, и Бабель, и Гроссман, и Мандельштам, и Пастернак, а эти несчастные семиты все чувствуют тайную вину за то, что смеют писать по-русски.

      Он жил со своими чужими мыслями всю долгую деятельную жизнь.

      Престарелый писатель со вздохом сообщает: «Пишу роман о нашей непутевой молодежи». Непутевая молодежь и не догадывается, что доживает последние спокойные дни.

      Коридоры. Бесшумные ковры. Усредненные мальчики среднего возраста. Референты. Инструкторы. Консультанты. Темные люди из первых отделов. Черт бы их всех подрал. Ап-парат. (1958)

      В этом безмолвном человеке была какая-то тревожная тайна. Только когда он раскрыл уста, все стало ясно – он был идиот.

      Каков наш быт, таков наш Отелло: «Она меня за брюки полюбила».

      Можно найти единомышленника, но не единочувственника.

      Не убеждайте: бесполезно. Можно только уговорить.

      В начале пятидесятых я был запальчив – и написал несчастных «Гостей». Теперь все чаще думаешь о том, как все завязывалось, все сильнее интерес к отрочеству, все гуще печаль. Хочется не напасть и все изменить, хочется отстоять свое и вместе с тем изменить себя. Вот и думаешь о «Друзьях и годах».

      Правым быть невозможно. Дай бог быть правдивым.

      Так хочется писать «Друзей», но как написать эту пьесу достойно? Неразрешимая задача – создать оптимистический реквием.

Интерлюдия (19 сентября 1958 г.)

      Ах, мое бакинское детство! Студенты, домашние физкультурники, девушки с короткими стрижками, воскресные выезды на берег Каспия, вечерние танцы под патефон. Где они все? Разбрелись, разбежались – по нефтеперегонным заводам, архитектурным мастерским, по школам, районным поликлиникам, по градам и весям, кто был убит, кто навсегда исчез в лагерях, кто, как это ни странно, выжил. В первые весенние дни словно выползают на солнышко притихшие измятые люди. Десять лет я живу в Москве. Десять лет она меня завоевывает.

      Интеллектуальную собственность писателя Н. составляли жалобы и заявления.

      Кинодокументы двадцатилетней давности. Улыбчивый Сталин на трибуне поглаживает свой подбородок. Люди в зале исходят