Зеленые тетради. Записные книжки 1950–1990-х. Леонид Зорин

– они примиряют с неизбежным. (декабрь 1955 г.)

      Надо сознаться, и у меня есть своя знаковая дата – 19 сентября. В сорок восьмом как раз в этот день (в дождливый вечер этого дня) я навсегда приехал в Москву. Никто не звал, и никто не ждал. До сей поры не могу понять, как я решился на этот прыжок.

      Не пренебрегайте бездарной литературой. Она ярко отражает бездарную жизнь. (январь 1956 г.)

      Истеблишмент – это форма сговора. Узаконенный заговор против населения.

      Безмолвная магия аппарата. Коридоры, бесшумные ковры, мальчики среднего и почтенного возраста. Замысел Сталина был прост до гениальности – опереться на этих серых мышей и подкармливать их. Так была создана номенклатура, смекнувшая, что при другой системе серость не будет в такой цене.

      Все хорошо в свое время на своем месте. Испытываешь страдание, встречая в тексте повторенное слово, но сколько бывает очарования в анафоре.

      Уже не хаос, почти догадка, еще не формула – первый вздох мысли.

      Сдержанность изложения воздействует лишь тогда, когда есть что сдерживать.

      Похоже, что слово «разумеется» возникло так: собеседник кивал одобрительно, давая понять: «разум имеется». Потом два слова слились в одно.

      Драматург Антонио Сильва был сожжен 19 октября 1739 года. В тот же вечер его пьеса (кажется, «Гибель Фаэтона») шла в театре. До подобной терпимости нам далеко. Даже если выругают в газете, и только, пьесу снимут и поминай как звали. Но все-таки не жгут на костре – бог с ней, с терпимостью инквизиции.

      Старый ремесленник Иосиф Прут рассуждает о тайнах творчества. И ты, Прут?

      Одна непосредственная девушка мне призналась: «Люблю Чайковского, а классическое не принимаю». Так вот вывела Петра Ильича эта пичужка из сонма классиков, можно сказать, ему повезло!

      Был адски тощ, был прям на язык – этакая прямая кишка.

Интерлюдия

      На исходе отрочества я захаживал на сборища бакинских поэтов (тогда я писал только стихи). Они собирались по вечерам, в одной из комнат газеты «Вышка». Я был непозволительно юн – больше присматривался и помалкивал. Поэты быстро обо мне забывали – они были заняты своими, весьма напряженными отношениями. Но один из них никогда не читал, подобно другим, своих творений. Щетинистый, вислощекий, всклокоченный, почти неподвижно сидел и слушал с полуопущенными веками. Веки были набрякшие, словно распухшие, казалось, что он устало дремлет. Но то было ложное впечатление. Нет-нет и он отпускал свою реплику. Произносил он ее очень вяло, что добавляло ей ядовитости.

      Помню, как один стихотворец декламировал с лирическим жаром:

      – Амур, Амур, суровая река, Твой сон хранит достоинство штыка.

      Щетинистый человек спросил:

      – Кто кого?

      Поэт обиженно дернулся.

      – Что значит – кто кого? Не пойму.

      – И я не пойму. Кто кого хранит? Сон – достоинство или достоинство – сон?

      Лирик настолько был растерян, что долго не мог продолжить чтение.

      Другой поэт, маленький шатен с гордо посаженной