Тихий Дон. Книга 1. Михаил Шолохов

дверцы. Шаги.

      – Аксютка! Сюда иди…

      – Ага, пришла.

      Шелестя листьями, подошел Григорий, сел рядом. Помолчали.

      – В чем это у тебя щека?

      Аксинья рукавом размазала желтую пахучую пыль.

      – Должно, с подсолнуха.

      – Ишо вот тут, возле глаза.

      Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на Гришкин немой вопрос, заплакала.

      – Мочи нету… Пропала я, Гриша.

      – Чего ж он?

      Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически крепких грудях вишнево-синие частые подтеки.

      – Не знаешь чего?.. Бьет каждый день!.. Кровь высасывает!.. И ты тоже хорош… Напаскудил, как кобель, и в сторону… Все вы… – Дрожащими пальцами застегивала кнопки и испуганно – не обиделся ли – глядела на отвернувшегося Григория.

      – Виноватого ищешь? – перекусывая травяную былку, протянул он.

      Спокойный голос его обжег Аксинью.

      – Аль ты не виноват? – крикнула запальчиво.

      – Сучка не захочет – кобель не вскочит.

      Аксинья закрыла лицо ладонями. Крепким, рассчитанным ударом упала обида.

      Морщась, Григорий сбоку поглядел на нее. В ложбинке между указательным и средним пальцами просачивалась у нее слеза.

      Кривой, запыленный в зарослях подсолнухов луч просвечивал прозрачную капельку, сушил оставленный ею на коже влажный след.

      Григорий не переносил слез. Он беспокойно заерзал по земле, ожесточенно стряхнул со штанины коричневого муравья и снова коротко взглянул на Аксинью. Она сидела, не изменив положения, только на тыльной стороне ладони вместо одной уже три слезные дробинки катились вперегонку.

      – Чего кричишь[96]? Обидел? Ксюша! Ну, погоди… Постой, хочу что-то сказать.

      Аксинья оторвала от мокрого лица руки.

      – Я за советом пришла… За что ж ты?.. И так горько… а ты…

      «Лежачего вдарил…» – Григорий побагровел.

      – Ксюша… сбрехнул словцо, ну, не обижайся…

      – Я не навязываться пришла… Не боись!

      В эту минуту она сама верила, что не затем пришла, чтобы навязываться Григорию; но когда бежала над Доном в займище, думала, не отдавая себе ясного отчета: «Отговорю! Нехай не женится. С кем же жизнь свяжу?!» Вспомнила тогда о Степане и норовисто мотнула головой, отгоняя некстати подвернувшуюся мысль.

      – Значит, кончилась наша любовь? – спросил Григорий и лег на живот, облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного цветка.

      – Как кончилась? – испугалась Аксинья. – Как же это? – переспросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

      Григорий ворочал синими выпуклыми белками, отводил глаза в сторону.

      Пахла выветренная, истощенная земля пылью, солнцем. Ветер шуршал, переворачивая зеленые подсолнечные листья. На минуту затуманилось солнце, заслоненное курчавой спиной облака, и на степь, на хутор, на Аксиньину понурую голову, на розовую чашечку цветка повители упала, клубясь и уплывая, дымчатая тень.

      Григорий

96

К р и ч и́ ш ь – здесь в смысле: плачешь, ревешь.