Большие надежды. Чарльз Диккенс

и сам глотал большие куски, когда был твоих лет, – продолжал Джо, все еще с куском за щекою и не обращая внимания на мистрис Джо: – и даже славился этим, но отродясь не видывал я такого глотка. Счастье еще, что ты жив.

      Сестра моя нырнула по направлению ко мне и, поймав меня за волосы, произнесла страшные для меня слова:

      – Ну, иди, иди, лекарства дам.

      В то время какой-то скотина-лекарь снова пустил в ход дегтярную воду, и мистрис Гарджери всегда держала порядочный запас ее в шкафу; она, кажется, верила, что ее целебные свойства вполне соответствовали противному вкусу. Мне по малости задавали такой прием этого прекрасного подкрепительного средства, что от меня несло дегтем, как от вновь осмолёного забора. В настоящем, чрезвычайном случае необходимо было задать мне, по крайней мере, пинту микстуры, и мистрис Джо влила ее мне в горло, держа мою голову подмышкою. Джо отделался полупинтою. Судя по тому, что я чувствовал, вероятно, и его тошнило.

      Страшно, когда на совести взрослого или ребенка лежит тяжкое бремя; но когда к этому бремени присоединяется еще другое, в штанах, оно становится невыносимо, чему я свидетель. Сознание, что я намерен обворовать мистрис Джо – о самом Джо я не заботился, мне и в голову не приходило считать что-нибудь в доме его собственностью – сознание, соединенное с необходимостью постоянно держать руку в штанах, чтоб придерживать запрятанный кусок хлеба с маслом, приводило меня почти в отчаяние. Всякий раз, что ветер с болота заставлял ярче разгораться пламя, мне казалось, что я слышал под окнами голос человека с кандалами на ногах, который клятвою обязал меня хранить тайну и объявлял мне, что не намерен умирать с голоду до завтра, и потому я должен накормить его. Иной раз мною овладевала мысль: «а что, если тот молодчик, которого с таким трудом удерживали от моих внутренностей, следуя природным побуждениям, или ошибившись во времени, вдруг вздумает немедленно распорядиться моим сердцем и печенкою!» Если у кого волосы стояли когда дыбом, так уж верно у меня. Впрочем, я полагаю, что этого ни с кем не случалось.

      Был вечер под Рождество; мне пришлось мешать пудинг для завтрашнего дня, ровнёхонько от семи до восьми, по стенным часам. Я было принялся за работу с грузом в штанах – что напомнило мне тотчас об иного рода грузе у него на ногах – но, к несчастию, увидел, что ноша моя упрямо сползала к щиколке, при каждом движении. Наконец мне удалось улизнуть в свою конурку на чердаке и облегчить свое тело от излишка бремени, а душу от тяжкого беспокойства.

      – Слышь! – воскликнул я, перестав мешать и греясь перед камином, пока меня еще не погнали спать: – ведь это пушка, Джо?

      – Ого! – сказал Джо: – должно быть, еще одним колодником меньше.

      – Что это значит, Джо?

      Мистрис Джо, которая бралась за объяснение всего на свете, сказала отрывисто: «убежал, убежал!» Она отпустила это определение словно порцию дегтярной воды.

      Когда мистрис Джо снова принялась за свое шитье, я осмелился, обращаясь к Джо, выделать своим ртом слова: «что такое колодник»? Джо выделал