Большие надежды. Чарльз Диккенс

только ходил на кладбище, – сказал я, сидя на стуле и продолжая плакать и тереть рукою свое бедное тело.

      – На кладбище! – повторила сестра. – Если б не я, давно б ты там был. Кто тебя вскормил от руки – а?

      – Вы, – отвечал я.

      – А зачем я это сделала – а? – воскликнула сестра.

      – Не знаю, – прохныкал я.

      – И я не знаю, – продолжала мистрис Джо. – Знаю только, что в другой раз этого не сделаю. Справедливо могу сказать, что передника с себя не снимала с тех пор, как ты родился. Довольно скверно уже быть женою кузнеца (да еще Гарджери), а тут еще будь тебе матерью?

      Разнородные мысли толпились в моей голове, пока я смотрел на огонь. Я начинал вспоминать и колодника на болоте, и таинственного молодчика, и обещание обокрасть тех, кто приютил меня; мне показалось, что даже красные угли смотрели на меня с укоризною.

      – А! – сказала мистрис Джо, ставя на место орудие пытки. – На кладбище, в самом деле! Конечно, кому, как не вам упоминать о кладбище. (Хотя, замечу в скобках, Джо вовсе не упоминал о нем.) В один прекрасный день свезете меня на кладбище. Вот уж будет парочка без меня!

      Мистрис Джо начала приготовлять чай, а Джо нагнулся ко мне и как будто обсуждал, какую именно парочку мы бы составили при столь несчастном обстоятельстве. После этого он молча расправлял свои кудри и бакенбарды, – следя глазами за всеми движениями моей сестры, что он всегда делал в подобных случаях.

      Мистрис Джо имела известную манеру приготовлять нам хлеб с маслом. Прежде всего она крепко прижимала хлеб к своему переднику, отчего часто булавки и иголки попадали в хлеб, а потом к нам в рот. Потом она брала масло (не слишком много) и ножом намазывала его на хлеб, словно приготовляя пластырь; живо действовала обеими сторонами ножа и искусно обчищала корку от масла. Наконец, проведя последний раз ножом по пластырю, она отрезывала толстый ломоть хлеба, делила его пополам и давала каждому из нас по куску. Хотя я был очень голоден, но не смел есть своей порции:, я чувствовал, что необходимо было запасти чего-нибудь съестного для моего страшного колодника. Я хорошо знал, как аккуратна и экономна в хозяйстве мистрис Джо, и потому могло случиться, что я ничего не нашел бы украсть в кладовой. На этом основании я решился не есть своего хлеба с маслом, а спрятать его, сунув в штаны.

      Но решиться на такое дело было не очень легко. Мне казалось, что не труднее было бы решиться спрыгнуть с высокой башни, или кинуться в море. Джо, не знавший моей тайны, увеличивал еще тягость моего положения. Как уже сказано, мы находились с Джо в самых дружеских, почти братских отношениях; так у нас был обычай по вечерам есть вместе наши ломти хлеба с маслом и, время от времени откусив кусок, сравнивать оставшиеся ломти, поощряя таким образом друг друга в дальнейшему состязанию. В этот памятный вечер Джо несколько раз приглашал меня начать наше обычное состязание, показывая мне свой быстро уничтожавшийся ломоть. Но я все сидел как вкопанный; на одном колене у меня стояла кружка с молоком, а на другом покоился мой неначатый ломоть. Наконец, я пришел