Ночные бдения кота Мурра. Герман Вольфлинг

двора, откуда им пришлось спасаться бегством.

      Но сейчас, на берегу озера, все эти детские воспоминания казались Крейслеру не столько смешными, сколько пророческими. И зловещий тайный их смысл был ясен даже ребенку. Что бы ни делал Иоганнес в этой жизни, как бы высоко не воспарял над миром, как не углублялся бы в тайны психологических загадок человеческой души, у него на пути всегда стоял неуловимый, но беспощадный рок, вечно сводящий все усилия к нулю!

      Крейслер предчувствовал, что ему, как в детстве, простят шалости, но при этом не позволят придвинуться к мечте вплотную. Заботливые духи преисподней с насмешкой взирают за возней каких-то там людишек.

      И даже если силам тьмы интереснее наблюдать за гениями, за людьми, отдающими жизнь во имя идей и убеждений, то, все равно, любой зарвавшийся капельмейстер или даже досточтимый мастер всегда получают обидный щелчок по носу именно в тот момент, когда кажется, что победа уже в руках.

      Иоганнес осознавал, что любой его шаг: скандал, дуэль, побег – не важно что, – приведут к единственному, записанному в книге судеб, исходу. В этом фатальном узком течении жизни было нечто неодолимое.

      В мире музыканту дозволено лавировать лишь в допустимых свыше рамках нотного стана! Любое действие, грозящее нарушить предопределение, не карается, а просто аннигилируется. Можно вскрывать себе вены, топиться, биться головой о стену, стреляться на дуэли – это ничего не изменит.

      Абрагам Лисков говорил когда-то юному своему ученику, что для того, чтобы изменить реальность вокруг себя не достаточно много и упорно работать. Ослов ведь тоже используют до изнеможения, вырабатывая физические возможности животного вплоть до физической смерти. И ведь осел – запросто может верить, что он – гений, что его ход по кругу, необходимый для вращения жерновов, является высоким магическим ритуалом или актом концептуального искусства.

      Оглянитесь, и вы всюду увидите этих ослов! Их уши торчат из книг, они на холстах картин, признанных шедеврами, они свешиваются в партере оперы по обе стороны сцены!

      Венская музыка, отрада души – вскоре и она исчезнет, растворится в грубых подделках новых люмпенов!

      В это время с верхушки разлапистой голубой ели призывно затрещала сорока: «Он здесь! Здесь! Хватайте Крейслера, тащите в подземное царство! Давайте жарить его душу сейчас, когда она захлебывается отчаянием, когда она идеально пропиталась фатализмом и схоластической папской сумрачностью, когда ее можно потреблять без термической обработки!»

      – Кыш, короткохвостая! – шикнул на тварь музыкант.

      Сорока взлетела, стала крутиться над головой Иоганнеса, да в ответ на слова человека расшумелась так, что из кустов поднялся пьяный пастух Питер Прима, вытаращил на Крейслера глаза, явно не понимая ничего вокруг. А затем пьянчужка с пафосом продекламировал: «Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут?»