BMW Маяковский. Оганес Мартиросян

замаршировали на месте, отдали честь подлетевшему Гмерто и пошли за ним, будто ведя его на веревочке. А Тэффи и компания поехали дальше, минуя амбары, набитые головами немецких фашистов, лодки, скользящие по асфальту на колесиках, дома, где в окнах висели туши быков, магазины, продающие сами себя, и презервативы, наполненные кровью свиней, потерявших головы в бою с остальным телом их. Доехали до маленького пруда, сели на берегу и стали ловить взглядами рыбку, поджаривать ее на ребрах и кормить Церберов – собственные желудки.

      – А вон наши сытые желудки пошли, – произнес, глядя вдаль Есенин, но ему это только казалось.

      И они покатили дальше, но так, будто вместо колес были те самые их собственные желудки, наполненные вином, а желудок Тэффи – запаской, поющей в багажнике песни Науменко и Цоя.

      19

      Сидели долго за столом кафе и ели вареных раков, запивая их кровью раков как пивом. Бурлюк укатил, теперь их было четверо – как всегда, как с самого сотворения мира, когда Бог создал Тэффи как мужчину, а после из ее половых органов породил Блока, Маяковского и Есенина, в результате чего Тэффи стала женщиной и увела своих мужей на Землю, поскольку Эдемский сад Марса вырубили, что и показал Чехов в своей последней и вертикальной пьесе.

      – Приятно мне с вами. Приятно – это не то слово, – сказала Тэффи и разломила рака пополам, как ружье, зарядив его рачьими глазами и увидев ими – поразив – самые отдаленные уголки вселенной, курящей рядом крэк и посмеивающейся порой.

      – Мне тоже кайфово с вами, – подмигнул вселенной Есенин, обнял за плечи Маяковского и Блока и спел с ними «Письмо женщине».

      – Хороший, прекрасный стих, – произнес Блок после завершения его, хоть прочесть стих нельзя, если он гениальный, так как он сама бесконечность.

      – А ты что скажешь, Владимир? – поинтересовался у футуриста Есенин.

      – Восхищен.

      – А почему не заметно?

      – Завидую. Если честно.

      – Чему? Ты – город, я – деревня.

      – Твой имажинизм тоже город, – отрезал Владимир.

      – Это да, но кусок. А ты – мегаполис, весь.

      – Ну что ж, такова судьба.

      И Блок при этих словах пожал им руки и сказал, что он смычка меж ними. Покурили так, как разбойники нападают на караван и превращают его в вереницу танков, едущую по Афгану, и заказали еще по кружке пива, чтобы в нем окончательно утонуть. Это им не удалось, так как пиво само покончило с собой в их желудках, став бессмертным в виде опьянения трех поэтов и одного прозаика женского пола. И они взяли в руки по раку и устроили сражение ими. Побаловались отменно, прыснули со смеху в итоге и пошли гулять по Москве, гуляющей в душах их и отдыхающей в Казани, в Самаре, в Уфе. Ведь сами города несчастливы своими жителями – частицами души и нейронами мозга – потому, что Волгоград никогда не видел Одессу, хотя этого больше всего.

      – Почему вы молчите? – не вынесла паузы Тэффи. – Я девушка, мне неудобно самой беспокоить вас.

      – А у нас головы соединились и думали что-то одно, – ответствовал Блок.

      – И что это было?

      – Ты, –