Четырнадцать дней. Сборник

но она распространяет слухи, словно социальную заразу, словно венерические заболевания. Ей самой надо рот полечить, чтобы меньше шлепала намазанными губами. Я бы ее пожалела, если бы она не совала свой нос в чужие дела. – Кислятина на мгновение замолчала, а потом повысила голос, словно отсутствующая Мисс Штучка могла слышать ее через асфальтовое покрытие крыши. – Может быть, я все же жалею тебя, несмотря ни на что. Ты могла бы быть красивой, даже с твоей гигантской родинкой (которую стоило бы иногда выщипывать), если бы не твой характер. Точно так же как я сама – изысканное вино с заковыристой пробкой. Кто угодно и что угодно может быть прекрасным (за исключением президента) – даже нынешние отвратительные бурные времена, которые свели нас вместе, если посмотреть с правильной точки зрения. Так что всем привет, меня зовут Дженнифер, и это единственное имя, на которое я откликаюсь.

* * *

      В конце своего сногсшибательного монолога Кислятина (я пока не могла думать про нее как про «Дженнифер», хотя и знала, что следует попытаться) еще раз огляделась, словно бросая вызов. Немудрено, что ее дед был судьей. Могу себе представить, как он поддерживал закон и порядок, с грохотом опуская деревянный молоточек, – с таким судьей не забалуешь.

      К моему удивлению, Флорида не сказала ни слова, даже когда Кислятина коснулась ее сына и напомнила про должок. Она сидела, как статуя, сложив руки на груди и запахнувшись в шаль, – с каменным лицом, на котором застыло выражение презрения.

      Я заметила взгляд Кислятины, направленный мне за спину, и, обернувшись, увидела свеженькие граффити на пропитанной битумом стене надстройки, где находился выход на крышу с лестницы. Надо же, и как я могла не заметить такую бросающуюся в глаза картинку раньше, когда звонила по телефону? Должно быть, Кислятина нарисовала ее сегодня – портреты трех веселых чернокожих детишек, написанные яркими и энергичными мазками. Я не художественный критик, но, на мой взгляд, нарисовано здорово. Очень здорово. Теперь и остальные заметили граффити, и некоторые встали с мест, чтобы разглядеть получше. Включая Даму с кольцами. Я нашла «подпись» Кислятины – ее инициалы на бутылочке уксуса «Хайнц». Очевидно, она не так уж и ненавидела свое прозвище.

      – Это мои малыши в детстве. На стене еще полно места, если кто-то хочет присоединиться. Я могу оставить краски, кисти и аэрозольные баллончики в коробке прямо возле дверей, если буду уверена, что вы не испортите мои рабочие инструменты. Все желающие могут что-нибудь написать или нарисовать. – Кислятина огляделась. – Эту развалюху уже ничто не спасет, но, по крайней мере, пока мы здесь торчим, можем обращаться с ней как со своей собственностью.

      Уитни, которая до сих пор старательно игнорировала всех нас, вдруг отложила книгу, встала и подошла к граффити. Меня ошеломил столь внезапный интерес. Она повернулась к Кислятине.

      – А знаете, кажется, я видела ваши работы. Не было ли у вас выставки в прошлом году на авеню Си? Я не помню название.

      – Да-да,