От трёх до тридцати. Евгений Федоров

играли в карты, таскали в кармане нож-финку и имели сексуальный опыт. А что за речь была у этих деток? Они «ботали по фене» не хуже взросляков: Шибан, рубан, мандро — это, к примеру, означало хлеб. Когда разговаривали между собой два «воспитанника» – никто вокруг ничего не понимал, что и требовалось. Пацаны спрашивают новенького: «Где тебя подрезали легавые?» Отвечает: «На бану „углы“ стерёг» (вокзальный вор чемоданов). Второго: «А тебя иде схОвАли?» «Так на пианино же я шмендефЭрю», «Щипач, чи што ли?» (Вор-карманник). «Ага!» Третий: «Побирался я по вагонам, милостыню хАрил!». Женщина – шмара, баруха, хабалка, мужчина – куркуль, жлоб, кошелёк, кугут.

      Детдом расположился в уцелевшем трёхэтажном доме среди пятиэтажных «разбиток» – жертв войны – на охраняемой территории бывшего НИИ угольной промышленности. Эти остовы взорванных корпусов института, да пятиэтажный шахтный копёр посреди – это же самое ТО для игр в войнушку, и пацаны бесстрашно и сноровисто шныряли по руинам до самой темноты. Загнать их в «группы» мог только голод и колокольчик, призывающий на скудный ужин. Скудный: ведь ещё шла война и существовала карточная система. Перловка, мамалыга (каша из кукурузной муки), пшено и манка – на воде, а через раз – заправленные американской сгущёнкой (по ложке на рот!) или по стакану молока из американского сухого порошка.

      Да что там говорить: есть (шамать) хотелось постоянно!

      Дядя Сёма был единственный мужчина в детдоме, все остальные сотрудницы – женщины, и было их, кроме воспитательниц, всего-то: трое на кухне, завхоз, да прачка с кастеляншей. А все хозработы выполняли воспитанники, невзирая на возраст. Дядя Сёма (прозвище – Сёмый, что по-украински – «Седьмой»), прозванный так за то, что выполнял семь обязанностей: истопник, сторож, сапожник (класс!), кучер-экспедитор, электрик, дворник-садовник и – самое главное – аккордеонист! Гармонист, по-нашему.

      Два трофея возил в обозе полковой разведчик Семён Иосифович – аккордеон и хромовые офицерские трофейные сапоги. Однако, сапожки пришлись не ко двору: Семёну ампутировали одну ногу…

      Однажды, когда его разведгруппа уже выходила из немецкого тыла с богатой добычей – они перехватили на дороге штабную машину с ценными документами, – прорваться через немецкую передовую и нырнуть в ледяную воду реки удалось только Семёну. Его товарищи погибли в перестрелке. Дело было ночью. Немцы постреляли в реку и затихли: в такой воде, где плавали льдины, спастись было невозможно. На той стороне реки были наши. И произошло чудо: на свой берег полуживой Семён всё-таки выполз. И попал прямо на наше боевое охранение. Поскольку говорить он не мог: свело застывшие скулы, а разведчики документов при себе не имели, Семёна, как немецкого диверсанта, заперли в каком-то холодном подвале. И там утром он обнаружил, что отморозил обе ноги. Два дня его допрашивал СМЕРШ, два дня он талдычил им, где он закопал на той стороне важные штабные документы и кто он такой есть. Но до проверки медпомощи ему не оказывали, и ноги почернели…

      Когда